Пожиратель женщин - [4]

Обед прошел очень чинно и сдержанно, и несмотря на то, что колени-собеседников находились в опасной близости, ноги их ни разу не встретились под столом.

Из сада доносилось щебетание экзотических птиц, запертых в большой клетке. Их голоса смешивались с криками обезьянок, гулявших на свободе.

— А чей это бюст?

— Это — Сократ, древний философ, имевший обыкновение шататься по публичным местам в сопровождении сонма учеников, старательно записывавших все глупости, которые приходили ему в голову.

— И который оставлял свою жену Ксантиппу дома. Впрочем, она была сварлива, как и все остальные профессорские жены, изменяющие своим мужьям с мальчишками. Единственное исключение — я.

— Да, так поговаривают о Ксантиппе, но, возможно, Сократ просто притворялся гомосексуалистом, как это и ныне в моде… Не угодно ли вам соусу?

Благодарю вас.

И снова улыбка озарила лицо гостьи.

— Почему вы не пьете вина?

Снова улыбка.

— Почему вы улыбаетесь?

— Потому что вы предлагаете мне выпить возбуждающее.

— Но это же совершенно невинное вино.

— Это зависит от восприимчивости человека.

— Хорошо, я не буду настаивать.

Глаза женщины заблестели.

— Ваш муж любит вас?

— Его любовь такая сладкая, что мне приходится бояться сахарной болезни.

— Он ревнив?

— Да. Но он настолько уверен в своих достоинствах, что не может предположить, будто я могу счесть кого-нибудь лучше его. И поэтому он убежден в том, что я верна ему.

— Вы счастливы?

— Почти. Скажите, а какую книгу пишете вы в настоящее время?:

— Такую же, как и все остальные книги.

— И она скоро выйдет из печати?

— Мне надо еще поработать над последней главой. Куда вам угодно отправиться сегодня вечером? В театр?

— Это могло бы скомпрометировать меня. Вас ведь знают в Какаочинча!

— Но зато вас еще не знают.

— К тому же я устала. Я пораньше лягу спать. Вы и не представляете себе, какое странное ощущение вызывает мысль о том, что находишься в доме человека, с которым познакомилась три часа назад и о котором знаешь только то, что он пишет книги и любит женщин.

— О, я люблю далеко не всех женщин, которых мне приписывают.

— И вы об этом сожалеете?

— Нет, у меня еще есть время полюбить их.

— Сколько вам лет?

— Тридцать пять.

— И только?

— По сравнению с тем количеством лет, которое у меня впереди, это много. Разрешите предложить вам ликеру. Я выкурю сигарету.

— Прошу вас.

Пабло Амбард одевался с элегантностью международного вора..

— Скажите, браслет, который вы носите, связан для вас с какой-нибудь историей?

— Нет.

— Не верю. Должно быть, его замкнула на вашей руке какая-нибудь женщина. Расскажите мне, пожалуйста.

— Повторяю вам, этот браслет не имеет истории.

— В таком случае выдумайте ее.

— Я никогда не выдумываю историй ради одного человека. Если же я их выдумываю, то для всеобщего употребления. Но я готов для вас сделать исключение. Итак, на берегу Амазонки я познакомился с одной японкой…

— Но разве Амазонка протекает не по Бразилии?

— А по-вашему, японки в Бразилии не могут встретиться?

— Вы правы. Так кто же была эта японка?

— Танцовщица из варьете, которой суждено было оказаться любовницей павиана…

— Прошу вас, довольно, — возмутилась дама. — Я не хочу слушать дальше. Я ухожу к себе. Итак, до завтра.

* * *

Пабло проводил ее до порога комнаты и простился с нею, пожелав доброй ночи.

Затем он добавил:

— Если вам что-нибудь понадобится, — я сплю там.

— Нет, мне ничего не понадобится, — поблагодарила дама, смущенно улыбаясь. — Спокойной ночи!

И она на мгновение замерла на пороге двери так, как это делают пожилые комики на сцене; прежде чем соберутся захлопнуть дверь.

Затем она попыталась повернуть ключ, но это оказалось для ее хрупких пальцев непосильной задачей. Взявшись за ключ обеими руками, она, наконец, справилась с ним.

То же самое она проделала с ключом в двери Комнаты Пабло. Потом повернула выключатель, зажгла несколько ламп, снова потушила их, оставив зажженными лишь две. Подойдя к зеркалу, она оглядела себя и улыбнулась. Потом зашагала по комнате и подошла к окну, — по-видимому, ее томила какая-то мысль… Перед ней открылась фантастическая картина: окутанные ночною тьмой сады и дальний оркестр, в котором духовыми инструментами были лягушки, а струнными — кузнечики.

Кончита распахнула окно и поспешила снова захлопнуть его. Тропическая ночь обдала ее своим дыханием. Она опустилась в кресло, стоявшее около кровати, закинула ногу на ногу и задумалась. Потом взглянула на носок, повела ногой, согнув тонкую кожу туфли, и, приняв определенное решение, выпрямилась.

Она подошла к открытому чемодану, в котором лежало ее белье, скользнула руками в его пену и быстро перебрала его, как перебирают страницы книги. Потом закрыла чемодан, — замок его звонко щелкнул. Из второго чемодана, в котором хранились ее драгоценности, Кончита достала фотографию мужчины в серебряной рамке. Ее она поставила на стол.

Было одиннадцать часов.

Сняв туфли, она оглядела носок чулка. «Теперь продаются удивительно непрочные чулки», — сказала она себе. Сняв их, надела турецкие туфельки. Затем она бесшумно направилась к двери в комнату Пабло и занавесила замочную скважину. Все это несколько пространно, но что поделать, — дамы ложатся спать далеко не так быстро, как капралы в казарме.