Пожиратель сюжетов - [6]

— Древняя Греция, само собой напрашивается в ассоциации при слове «муза», — не обращая внимания на бурчание автора, продолжал менторским тоном грек, — поэтому не «подвальный поросятка», не папа римский и не космический пришелец. Кстати, девяносто процентов тех, кто утверждает, что встречал инопланетян, видели материализованный плод своего подсознания. Оставшиеся десять просто врут, из желания получить свои «пятнадцать минут славы». Однако я отвлёкся.

Да уж, согласился про себя Валера, скатываться в пространные попутные рассуждения он мастер. А если он, как утверждает, представляет собой, в некотором роде, проекцию моей личности… Дальше развивать свою мысль он побоялся. Ведь тогда получалось, что он сейчас, можно сказать, смотрит на себя со стороны. Он передал абстракции свои качества. В том числе и многословие, и склонность к глубоким рассуждениям на отвлечённые темы.

— Теперь о внешней, скажем так, неопрятности, — продолжал тем временем разглагольствовать Муз. — Я не могу видеть, каким представляюсь тебе. Но из твоих слов уяснил, что зрелище это малопривлекательное.

— Уж поверь мне.

— Ты тоже не розами сейчас пахнешь.

— За себя говори, — огрызнулся Валера.

— А что я? — развёл руками грек. — Всё по той же схеме.

— Таким грязным я представляю своё вдохновение?

— Вспомни, как ещё час назад ты рассуждал об отсутствии у тебя таланта, как проклинал своё пьянство и лишнюю рюмку «бехеровки». Правда, вернее станет проклинать шесть «лишних» рюмок. А бардак в квартире? А эти макароны, пригоревшие к сковородке? Кстати, её теперь придётся выкинуть, а другой у тебя нет. А липкие пятна на ламинате? Ого! Да ты не только в себя опрокидывал, оказывается!

— Прекрати! — взмолился Козорезов.

— Но, ты же хотел знать, от чего твоя муза выглядит грязным оборванцем. Между прочим, чтоб ты знал, я у тебя не первый! Предыдущая муза по вышеупомянутым причинам от тебя сбежала.

— Как сбежала?

— Ножки отрастила и сбежала, — Муз был безжалостен. — Помнишь, как ты год не мог даже захудалого рассказика накропать?

Он помнил. Жуткий год. Бесплодные попытки написать хоть что-то, оканчивавшиеся очередной кучей смятой и изорванной бумаги, а следом очередным запоем. Чтобы хоть как-то выжить, он сочинял тогда идиотские четверостишия для одной фирмы, выпускавшей поздравительные открытки: «С Днём Рожденья поздравляем, жить тебе сто двадцать лет, и здоровья пожелаем… тра-та-та…» и полный бред. Работу эту ему из жалости подбросил редактор одного журнала, где когда-то он начинал печататься. Платили пятьдесят долларов за стишок, но заказов было немного — четыре-пять в месяц. Чтобы хватало хотя бы на заварную китайскую лапшу и дешёвую водку, он тогда перестал платить комуналку, и всё равно залез в долги по самые уши. Пришлось брать кредит в банке под кошмарные проценты, по которому, надо заметить, он выплачивал до сих пор.

А теперь ещё и сюжет, обещавший под пером Козорезова превратиться в шедевр, стать бестселлером и мгновенно вывести своего создателя из нищеты снова в люди, исчез, сбежал, как соседские римляне со своим гладиатором. Валера чуть не заплакал от обиды на судьбу, снявшую его дуплетом прямо на взлёте.

— Вопросы по внешнему виду ещё остались? — поинтересовался Муз.

— Мне бы самому в душ, — промямлил в ответ писатель, — и побриться.

— Это дело, — одобрил грек. — И не раскисай. Хватит бить себя ушами по щекам. Подумай о том, что не ты один обворован. Через день-два слезами авторов можно будет Мёртвое море заполнить обратно до уровня мирового океана. Жаль только, что они не знают, на кого им теперь надо молиться.

— На кого?

— Да на тебя!

Это прозвучало столь неожиданно, что Валера как-то даже забыл про душ. Не то, чтобы он передумал мыться, но и торопиться с этим не стал. Он уже не первый раз обратил внимание, что гость своими многословными монологами и неожиданными репликами постоянно, как говорится, выбивает его из седла, едва он снова в это самое седло забирается.

— Что, не ожидал? — подмигнул ему Муз.

— А с чего им такими глупостями заниматься? — в ожидании какого-то подвоха осторожно поинтересовался Валера.

— Ты же согласен со мной, что надо что-то делать? — вопросом на вопрос ответил несносный грек.

— Разумеется, надо. А что я могу?

— Да в том-то всё и дело, что только ты и можешь!

— Почему только я?

Муз посмотрел на своего автора с явным подозрением. Так смотрит на вас приятель, решая, а не разыгрываете ли вы его, изображая из себя идиота.

— Значит так, — решительно заявил он, придя, судя по всему, к определённому выводу на счёт мыслительного процесса писателя, — с этого дня и до победы больше ни одной рюмки! А то у тебя явное размягчение мозга наблюдается. Как ты вообще можешь индуцировать гениальные сюжетные повороты, если вокруг себя ни Аида не видишь, Персефону твою за ногу!

— Чего? Чего я не вижу? — резко переходя от полного отчаянья к гневу, почти прокричал в лицо греку Козорезов.

Тот выдержал вспышку автора совершенно спокойно, только головой покачал с нескрываемым разочарованием.

— Дело даже скорее в том, что ты видишь, но в теперешнем своём состоянии не можешь проанализировать, — он изо всех сил старался говорить помягче, как доктор с возбуждённым пациентом, — Ну, подумай, как следует, чем ты сегодня отличаешься от всех прочих писателей, лишившихся своих сюжетов?