Пожар страсти - [50]

Почему она заявила это с такой твердостью? Ведь было бы лучше, если бы Уилл думал иначе – тогда бы он больше к ней не пришел.

– В таком случае вам станет легче, не так ли? Тем более что у вас нет детей.

Почему она не возразила? Ей следовало сказать правду. Но тогда Уилл спросил бы о детях. Разве не странно, что за время двух продолжительных бесед она даже не упомянула о них?

Пожалуй, надо незаметно сменить тему.

– Да, надеюсь, скоро все завершится. Но кто знает? А пока я сосредоточусь на живописи. Боюсь показаться высокопарной, но живопись – самое главное в моей жизни. Или это все же звучит напыщенно?

– Вовсе нет. Вам не кажется, что Цукерман мог сказать то же самое о своей скрипке? Это здорово, что вы полны энтузиазма. Может, покажете мне что-нибудь сейчас?

Они пошли наверх. Памятуя о своем прежнем доме, Гиацинта украсила лестницу фотографиями, хотя пока их было лишь две – Джима и Францины. Уилл остановился и посмотрел на них.

– Вы похожи на отца, – заметил он. – Должно быть, он был спокойный человек. Деликатный и серьезный, как вы.

Наверху яркий свет заливал зал. Гиацинта смутилась.

– Не могу говорить о себе, но отец был действительно спокойный. А вот мать совсем другая. Она у нас красавица.

– Говорите, красавица? Возможно, но я предпочел бы вас. Ваша мать, безусловно, хороша собой, но у вас интересное лицо. Оно излучает свет. Хочется снова и снова смотреть в эти прекрасные глаза, хотя они несколько великоваты для лица, на красивый рот, на подбородок. Да, на вас хочется смотреть снова и снова.

Обрадованная, удивленная и слегка смущенная, Гиацинта пробормотала слова благодарности и повела Уилла к картинам. Его комплименты по поводу ее внешности, конечно же, повергли Гиацинту в растерянность, зато высокая оценка ее работ была ожидаема и желанна. Она тихо стояла на месте, пока Уилл медленно шел вдоль стен.

Он остановился перед любимой работой Гиацинты – Джим в кресле и Францина в белом вечернем платье. Внимательно осмотрев портрет полного сынишки Мойры, Уилл направился к пейзажам: пара на гребной шлюпке на темном озере, зимний пейзаж с метелью и солнцем. Он останавливался перед каждым полотном, склоняя голову набок, отступал назад. Уилл был явно не из тех, кто, не слишком интересуясь искусством, говорит банальности художнику. Проходили минуты, и волнение Гиацинты все более усиливалось.

Последнюю картину она считала своей лучшей работой. Это был натюрморт с морковью и ноготками в корзине садовника. Оранжевые и желтые цвета напоминали по колориту Матисса. В этом была некая дерзость.

– Вы продали много картин?

– Ну, наверное, с дюжину. – Гиацинта мысленно прикинула, сколько картин ушло. Арни купил две. – В основном людям, которых я знаю. У меня еще не было настоящей выставки, – пояснила она, – но я намерена устроить ее.

Помолчав, Уилл спросил:

– Вы часто ходите в музеи? Помню, вы как-то говорили, что работали в одном из музеев.

– Нет, сейчас редко, но я была во многих, притом в самых лучших. Теперь я только мечтаю о том, что в один прекрасный день вхожу в музей и вижу мою картину на стене.

– В «Метрополитен» или в Лувре?

– Ну, пусть не в них. Многие ли могут на это рассчитывать? Для этого нужно быть гением.

– Так где бы вы хотели видеть ваши работы?

– В галерее, куда приходят ценители искусства, чтобы купить хорошие картины. На Мэдисон-авеню в Нью-Йорке, например, или на левом берегу Сены в Париже.

– Это трудная задача. – Уилл с сомнением покачал головой.

– Вы не верите в то, что это может случиться?

– В любой сфере не следует метить слишком высоко. – Уилл улыбнулся.

Внезапно Гиа поняла, что он не выказал восхищения, не похвалил ее полотна. Такого с ней еще не было.

– Вам не понравилась ни одна из моих картин? Скажите правду. Я не обижусь.

Уилл с сомнением посмотрел на нее и сказал, что он не искусствовед, а лишь любитель живописи, поэтому не может считаться экспертом.

Его уклончивость вызвала у нее раздражение.

– Пожалуйста, Уилл, скажите правду, не скрывайте ее от меня.

– Ну ладно. Вас это не обрадует, но я все же скажу, потому что вы очень нравитесь мне, Гиацинта. Так вот: хотите ли вы денег или славы, но эта работа не принесет вам ни того ни другого. Вы очень мечтали об этом и либо сами обманулись, либо вас ввели в заблуждение другие. Все, что здесь находится, – подражательно.

Да как он смеет! Уилл прямо и смело стоял перед ней, уверенный в своей правоте. Слова его были жестоки и безжалостны.

– Правда, в искусстве немало подражательного. Появляются тысячи новоявленных импрессионистов. Но даже у них есть нечто такое, что трудно определить, однако вы узнаете это, когда увидите. Есть разница между настоящим исполнителем Моцарта и тапером.

Гиацинта была потрясена и раздавлена. Если бы ей удалось найти предлог и выпроводить его из дома, она немедленно сделала бы это.

Уилл продолжал:

– У вас здесь есть все – от рокуэлловского босоногого фермерского мальчишки до бледных тернеровских закатов над Лондоном. У вас чувствуется большое мастерство. Но этого недостаточно. Вы… – И вдруг, словно осознав, что делает, он оборвал себя. – Ой, простите, Гиацинта. Я не хотел вас обидеть. Напротив, хотел помочь. Узнав вас, я понял, что ваша жизнь подверглась большим испытаниям, гораздо большим, чем вы готовы это признать. Поэтому не растрачивайте попусту надежды и энергию. Я не стал бы говорить все это, если бы не понимал, сколько труда вложено в эти полотна! Должно быть, это годы усилий! Сегодня наша третья встреча, и каждый раз вы вдохновенно говорили об искусстве. Поэтому и я так настойчив. Я никогда не решился бы обидеть вас, Гиацинта!