Пожар страсти - [52]

– Ты отлично знаешь, что можешь видеть их, Гиацинта. Я пришлю письменное подтверждение об этом до конца месяца. Тебе лишь придется должным образом уведомить меня, и…

– И ты увезешь их, сыграешь со мной такую же шутку, как в День благодарения.

– Вздор. То было недоразумение.

– Заранее спланированное.

– Если тебе доставляет удовольствие так считать, что ж, продолжай. – Гиацинта подумала, что в этот момент он небрежно пожал плечами. – Тебе не на что жаловаться, Гиацинта. Должно быть, ты читала о парах, которые живут в разных странах и не могут получить разрешение навестить своих детей.

– Они больше не мои дети, – возразила Гиа. – Они твои. Ты решаешь, когда мне увидеть их, выбираешь для них школу, одеваешь и кормишь их, наблюдаешь за тем, как они растут и взрослеют, тогда как я… – Голос у Гиацинты сорвался. – Я лишь посетительница и редкая гостья, которая привозит им подарки. Я их мать! Родная мать!

– Печальная ситуация, – негромко сказал Джеральд. – Очень печальная. Но не я ее создал. Нужно посмотреть правде в глаза.

– Я смотрю правде в глаза. И знаю, что это был несчастный случай – виной тому мои сигареты и не-осторожность. Не было ничего другого. И ты отлично это знаешь.

– Я ничего не знаю. Разве это несчастный случай, если ты смела все с двух письменных столов? Я не единственный, кто видел этот разгром, перевернутые компьютеры, телефоны. И я не единственный, кто знает о Сэнди. Ты ведь сама говорила мне, что о моем так называемом романе ходили сплетни по городу. Кстати, в соседнем городе был задержан мужчина, когда через пять или шесть лет обнаружили уличающие его доказательства. Да, ему скостили срок за хорошее поведение. И… и при этом не было ни увечий, ни смертельных случаев. Так что не жалуйся. Ты хорошо обеспечена. И будешь обеспечена еще лучше, если воспользуешься моими чеками и займешься делом.

– Не трать зря почтовые марки, Джеральд! Я никогда не воспользуюсь твоими чеками. Повсюду умирает столько людей, так почему же ты все еще жив?

– Спасибо. Это все? Дело в том, что у меня дела. Не знаю, как ты, а я занят.

Когда он повесил трубку, Гиацинта не могла прийти в себя. Я занят. Эти слова звучали рефреном в ее голове. «А мне нечего делать, – размышляла она. – Я вхожу в студию, беру кисть, жду идеи, но она не приходит. Что со мной будет? Я превращусь в раковину, внутри которой пустота».

В один из первых теплых весенних дней у бабушки случился удар. Она скончалась без стона и без боли. Ее кончина не принесла такого горя, как смерть Джима. На похоронах Гиацинта сравнивала свою жизнь с жизнью бабушки.

Перед собравшимися выступали те, кто хотел сказать несколько слов о покойной; среди них очень пожилой мужчина, который был шафером у нее на свадьбе. Приехали два дальних родственника из Огайо; пришла женщина помоложе бабушки – ее соседка. Все говорили о ней очень хорошо и прочувствованно. Слушая их, Гиацинта вспоминала образы, звуки и запахи, связанные с бабушкой и ее домом. Вспоминались вязальные спицы в корзине, запеченные яблоки, любимые бабушкины духи с ароматом ландыша, сетования старушки на то, что люди оставили на холоде какую-то беспризорную собаку.

Какой-то старик припомнил события, о которых Гиацинта никогда не слышала.

– Она пустила к себе постояльцев во время Депрессии. Готовила им еду, стирала одежду, мыла полы. До этого она никогда не делала ничего подобного, но научилась.

Когда началась война, она помогала мужу восстановить дело. Когда муж умер от рака, она взяла дело в свои руки и скопила деньги на старость. Она потеряла двух сыновей: одного на войне, а другого не так давно – это твой отец, Гиацинта, твой муж, Францина. И несмотря на все эти испытания, она высоко держала голову. Не разучилась смеяться. Сохранила интерес к жизни. Она прожила ее мужественно.

По окончании службы Гиацинта обменялась добрыми словами и воспоминаниями с собравшимися. С тяжелыми мыслями она пришла домой и лежала без сна почти до утра.

Через несколько дней Гиацинта оставила сообщение на автоответчике Францины: «Уехала в Нью-Йорк по делам. Мне нужно время на размышления. Не беспокойся. Чувствую себя отлично. Скоро вернусь».

Затем заперла дверь и поспешила к поезду.

В Нью-Йорке Гиацинта отметила для себя двадцать галерей, решив изучить каждую картину. Это будет захватывающее путешествие из итальянского Ренессанса к пейзажистам девятнадцатого века, к первым экспрессионистам, фовистам, импрессионистам, постимпрессионистам, авангардистам и прочим. После этого она должна открыть истину: живет ли в ней искусство или нет?

Путешествие длилось пять дней. Впоследствии Гиацинта вспомнила несколько наиболее острых моментов, которые, вероятно, и подвигли ее принять решение. Один из них – когда потрясенная, она узнала лицо на картине современного художника, лицо ребенка, лежащего на коленях матери. «Эмма, – подумала она, – Эмма в тот день, когда я подарила ей розовое платье». Маленькое личико выражало несказанную радость, и художник удивительно точно схватил и передал это. Передал само дыхание жизни.

«Как я сама, – спрашивала себя Гиацинта, – не сумела это уловить и передать? Уилл Миллер прав. Мои работы не способны кого-то тронуть, вызвать в ком-то радость или слезы. Мастерство у меня есть, но нет того, что не поддается определению».