Пожар - [3]

И как будто все на земле передвигается - дома, деревья медленно подставляют озябшие бока вешнему солнцу, так же осторожно и скрыто-радостно, как делают это наши суетинцы.

В саду Карахановых набухают почки, рыжеватые ветви становятся жёлто-зелёными, вороны шумно поправляют гнёзда, растрёпанные зимними вьюгами. По откосам съезда, среди острой щетины робких трав, светятся золотые цветы бедняков - одуванчики, любимые детьми. И даже между серых камней мостовой выползают на солнце какие-то бледные стебли. На пустыре, на серых холмах, среди кусков ржавой жести, высунулись ростки полыни, и в густом запахе гнили уже слышен её острый горький запах. Скромный подорожник стелется под ногами, раскрашивая грязные тропы своей яркой зеленью, и всюду победно вздымается к солнцу новое, юное, ласковое.

Обновилась земля и стала точно девушка, на крепком теле её явились тонкие шёлковые волосы, радостно и стыдливо волнуя ещё не проснувшееся сердце матери. Всюду оживлённо прыгают воробьи - самая бесстрашная птица, яростно играют дети, выпущенные из долгого плена зимы, безумно рад солнцу тонконогий народ, и с каждым днём всё больше краснеет кровь его, посиневшая за зиму в ядовитой духоте тесных грязных комнат.

Кричит наша улица. Вылезли тяжёлые женщины, зимняя любовь "от нечего делать" наградила их новыми беременностями, стоят они у ворот и, открыв вялые синие губы, жадно дышат новым воздухом, рассказывая друг другу о своих болезнях, о болезнях детей, о том, как дороги дрова и хлеб, как изнурительна работа, грубы мужья, хвастаются хорошими сновидениями... Но много есть таких, что и снов не видят никогда.

Мужчины пьют водку на пустыре, играют в карты - в три листика, ругают свою работу, хозяев, а те, кто посолиднее, собрались у лавки Братягина.

Где Братягин, там и Чмырёв; враги, они всегда друг против друга, и если Чмырёв беседует у забора Карахановых, Братягин сам пойдёт туда дразнить его. А где Чмырёв, там неизменно Коля Яшин прячется за чью-нибудь спину и слушает акающую речь печника.

- Теперь - возьмём строение, - говорит Чмырёв, ковыряя воздух тяжёлой рукой с тупыми пальцами. - Что это будет - строение? А понимай - всё. Божий ли храм, дом ли - жилища наши...

Кто-то из доможителей насмешливо вставляет:

- Храм - одно, а дом - другое...

Чмырёв сипло кричит:

- Постой, погоди - как другое? Во храме - дети божий и в доме они жа!

- Какие мы дети божий...

- Погоди - это зависимо от того, как на себя взглянуть...

Тут Братягин вставляет веское слово человека, знающего людей:

- Во храме - ни псы, ни свиньи не живут!

- Во-он что? - кричит печник. - Ты думаешь - коли обругал сам себя, то и прав пред богом, пред людьми?

- Да я - не себя...

Но Чмырёв идёт на грудь ему, как мордвин на медведя:

- Стой! Ежели все псы да свиньи, тогда - и ты!

Лавочник, видя, что встал на спор неловко для себя, отходит прочь, говоря:

- Эх, обормот!

- То-то жа! - победоносно кричит Чмырёв и снова начинает. - Ну, вот, значит - строение. Что такое?

- Вези дальше!

- Ну, трактир, скажем, ну? - торопит публика.

- Отчего жа именно - трактир? - смущённо спрашивает печник.

Публика хохочет.

- Эх ты, судак-малосол! - кричит кто-то. Коля Яшин пробует поддержать печника и, покашливая, напоминает:

- Ведь Лукич - всегда об одном, вы знаете его мысли...

- То-то вот и есть, что всегда юрунду сеет, - кричит со стороны Братягин.

Он рассуждает проще, понятнее Чмырёва, особенно крепко звучит его глуховатый голос у дверей лавки.

- Живёте вы, как свиньи бестолковые, в грязи, в безобразиях, чешетесь обо что попало. И ежели подохнете все сразу - никакого убытку Россия не потерпит.

С ним соглашаются:

- Верно, не потерпит...

- Кто вы такие для бога?

- Н-да... Не жалко нас господу...

- А за что вас жалеть?

- Конешно... Куда уж...

- То-то вот! Знаю я вас!

Он такой плотный, Братягин, люди чувствуют, что его презрение к ним необоримо; все они не любят лавочника, но уважают и боятся его ума.

- Вот, - внушает он, потряхивая газетой, - завели, на велик грех, Думу, собрали туда разных этих... десять целковых в сутки на рыло, а их - около пяти сот! Стало быть - в месяц вынь да положь на них полтораста тысяч, а ежели в год - так это уж восходит до двух миллионов. Да - квартира, да то, да се... Вот они куда идут, ваши деньги, а вы...

Думу он очень не любит и говорит про неё охотнее всего, всего злее.

- Раньше, бывало, эдаких-то в Сибирь да в каторгу засылали, а ныне получи десять целковых в день и ори всё, не сходя с места! Раньше умней было да и подешевле. А теперь - хотим жить, как за границей, в стеснении и со стыдом. Русский должен по-русски жить, своим умом, а не чужим примером. Заграница-то вся до нас за хлебом идёт.

Коля Яшин и Чмырёв иногда пытаются возражать лавочнику:

- Дума, - тихо говорит Коля, - это сделано для общего согласия интересов...

Но лавочник суёт ему в нос газету.

- На-ко вот, найди мне - где оно, согласие-то!

А Чмырёв сипло кричит:

- Ежели люди домыслят - что есть строение... ежели и кирпич правильно положен - крепко лежит...

- Ты "Листок" читать умеешь? - строго спрашивает Братягин.