Поздняя осень (романы) - [87]

— Понятно! Когда я должен явиться в Синешти?

— Сразу же, как только разберешься в делах на стройке!

Генерал стал доброжелательнее, голос его потеплел, он оторвал взгляд от бумаг и впервые со времени появления Думитру перед его письменным столом посмотрел на него и улыбнулся. Он уже не казался таким безмерно занятым, как до сих пор, внезапно стал веселым, как всегда, и признался:

— Я не хотел тебя посылать, но ты в самом деле там очень нужен… Тебе будет нелегко, трудностей пока там хватает, но именно поэтому мы и подумали о тебе. У тебя есть опыт.

Дальнейшее не заняло много времени. Для Думитру главным было то, что произошло с ним в эту долю секунды, когда он колебался. В первый раз! Почему? Не было сил опять все начать сначала? Усталость, возраст? Надоело? Или на него подействовали доводы Кристианы? Может быть, он боялся ее реакции, когда она услышит, что опять — в который раз! — нужно начинать все сначала…

Он вдруг очутился на Северном вокзале. Как — он не помнил, ноги сами несли его. Неужели он действительно не хотел начать все сначала? Бороться и победить там, где тяжело? Ведь он всегда боролся и побеждал!

Он был настолько погружен в себя, что не замечал ничего вокруг, не отдавал себе отчета, куда и зачем он идет. В какую-то минуту молнией сверкнула мысль: пойти на вокзал, он был как раз поблизости, чтобы к вечеру или за ночь добраться на стройку. Он подумал, что надо бы закомпостировать проездной билет, но эта мысль появилась всего на какое-то мгновение, потом опять нахлынули мучительные думы и сомнения.

Из этого состояния его вывел нахальный вопрос какого-то старшины — это был юноша лет двадцати, худой, смуглый, видимо, недавний выпускник военного училища. Он пробирался сквозь толпу мимо справочного киоска, где люди особенно волновались и нервничали, стараясь выйти навстречу только что сошедшему с поезда человеку с охапкой цветов. Оказавшись перед Думитру, он не только не отдал ему честь, но чуть не налетел на него, словно ничего не видел и не слышал вокруг, и неожиданно спросил его:

— Эй, это вы инженер Драгомир?

Для Думитру армейские ритуалы, как и все, что связано с армией, не могли быть пустой условностью. Он их рассматривал не как дополнение к чему-то, они для него и были этим «чем-то». Это настолько вошло у него в плоть и кровь, что, будучи в форме, он никогда не позволял ни себе, ни друзьям в том же звании, что и он, никаких отклонений от уставных правил. При виде такого вопиющего их нарушения он застыл в изумлении. Конечно, видел он разных людей, опыта ему не занимать, ведь через службу в армии проходят все: и хорошие, и не очень, и воспитанные, я те, кого надо воспитывать… Но это было уж слишком. Он взял себя в руки, чтобы обрести невозмутимый вид, который так часто вводит других в заблуждение относительно истинного настроения человека. Необходимо было разобраться. Оставаться безучастным — это было не в его правилах.

— Товарищ старшина, — обратился он к молодому человеку голосом твердым, суровым, но спокойным, — вы знакомы с военным уставом?

Старшина вздрогнул, будто только в эту минуту твердый голос Думитру вернул его к реальности. Зардевшись, он вытянулся по стойке «смирно» и начал неловко представляться, заикаясь от волнения:

— Товарищ полковник, я старшина Лунгу Штефан из военного гарнизона города Бухарест… Разрешите доложить: я знаком с воинским уставом, но я ошибся, прошу вас…

Думитру остановил его нетерпеливым жестом — не хотел терять время на выслушивание этих извинений.

Тем временем тот, кого звали Драгомир, оказался возле них. Он тяжело дышал, как больной человек. Лицо его было обожжено солнцем и ветром, волосы почти совсем побелели, и поэтому он казался старше, чем Думитру. Судя по всему, человек рабочий, видимо трудившийся где-нибудь на стройке. С ним была высокая полная женщина, наверное жена. При виде Думитру она остановилась в нескольких шагах, не решаясь приблизиться.

— Товарищ полковник, — начал инженер, волнуясь. — Прошу вас, простите его… Вы знаете, это не совсем обычная ситуация…

Он не мог подыскать слов, был ужасно смущен, и по его обветренному лицу вдруг поползла слеза. Он тут же смахнул ее неловким движением.

— Это, знаете ли, мой сын… — удалось ему наконец выговорить. И, будто освободившись от этой тайны, вдруг обрел дар речи: — Мы вам расскажем, вы увидите, это нечто не совсем обычное, это особая ситуация, вы убедитесь…

— Мальчик просто хотел удостовериться, что узнал отца, — вмешалась женщина, в волнении сжимая руки. Она хотела все объяснить, но вдруг заплакала и не могла больше ничего сказать. Это была естественная реакция на все происходящее.

Думитру слушал их и ничего не понимал, как будто они говорили на особом языке, понятном только им одним. Он чувствовал себя с этими людьми неловко, потому что вообще не выносил таких сцен, и сейчас очень хотел бы оказаться подальше от всего этого.

— Это его сын, — объяснила наконец женщина, — но до сего дня они не знали друг друга!.. Много лет они ничего друг о друге не знали… Это не мой сын, у меня с Драгомиром две девочки… Это от первой жены…

Все это время старшина как завороженный смотрел на отца, не реагируя на происходящее.