Поздняя осень (романы) - [65]

Джикэ выслушал их, крепко пожал всем по очереди руку своей левой и продолжал молчать. Потом попросил цигарку, сам прикурил. Люди, каждый про себя, удивились, как он ловко справился со спичкой одной рукой, а он пошел все той же походкой по сельской улице. Но на пути к дому он никак не мог миновать церкви, и неизвестно, то ли увидев ее, он решил зайти на кладбище, то ли раньше, когда узнал, что там есть его могилка…

Во дворе церкви зеленела весенняя травка, трое детей собирали фиалки и засовывали их за пазуху. Они ничуть не удивились тому, что долговязый однорукий солдат вошел в ограду и остановился перед одним из крестов. Ребята были слишком маленькими, чтобы помнить Джикэ. Он смотрел на крест и курил.

Джикэ сжимал цигарку тонкими губами и по слогам читал свое имя, выжженное на белой сосновой доске, немного растрескавшейся от жары и дождей. Позади креста несколько свечей в глиняном горшочке превратились в бугорки желтого воска. Другие свечки не сгорели до конца, их, возможно, погасил ветер, дождь…

Он понял, что для своих родных, для тех, кто знал его, он мертв. У него было время свыкнуться с этой мыслью. Солдат живет, пока его ждут, верят в его возвращение. Джикэ уже похоронили. Он не мог оторвать взгляда от креста. Через несколько секунд встрепенулся, сделал несколько шагов вправо, затем влево, прочитал имена остальных односельчан на крестах рядом, вспомнил их лица, мысленно обменялся с ними несколькими словами. Он мог это сделать, потому что не был мертвым, как они.

На дороге остановились две женщины и смотрели на него через забор, замерев от страха и удивления. Он повернулся к кресту на своей могиле, нагнулся к нему, обхватил здоровой рукой, навалился на крест всей тяжестью своего тела, качнул его в одну, потом в другую сторону. Крест был посажен неглубоко, мягкая, еще не задеревеневшая сверху земля мало-помалу поддавалась. Раскачав крест, он выдернул его из земли. Бросил в траву окурок и поднял крест на здоровое плечо, он был довольно тяжелым. Вспомнив о ребенке, который так же нес крест на плече через село во время похоронной процессии, посочувствовал ему. Затем спокойно вышел через ворота кладбища, проскрипевшие ржавыми петлями, на дорогу и понес свой крест к дому. Нагнал двух женщин, те посмотрели на него и поклонились. Он прошел мимо, даже не взглянув на них. «Скорее домой, скорее домой», — повторял он про себя.

И вот Джикэ вошел в село. Из-за ворот его провожали любопытные и перепуганные взгляды. Он кивал в знак приветствия, но не мог произнести ни слова. Люди, которые встречались ему по дороге, отходили в сторону и смотрели ему вслед. Они или не узнавали его, или не осмеливались обратиться к нему, спросить его о чем-нибудь. Ясно было, что они боялись разрушить колдовство, прогнать чудо, очевидцами которого были, боялись накликать какое-нибудь несчастье. Хорошо еще, что все происходило в разгар дня, а что, если бы был вечер?..

Люди боялись его? Это несомненно. Некоторые не только отходили в сторону, но и перепрыгивали через канаву и прижимались к заборам, провожая его взглядом. Женщины кланялись и невнятно бормотали обрывки молитв:

— Боже храни!..

Неподалеку от дома Джикэ увидел бежавшую ему навстречу девушку. Разрушая окружавшее его колдовство, она кричала:

— Непе Джикэ! Йене!..

То была его младшая сестра, Миоара. Он узнал ее, хотя, когда уходил на фронт, она и ростом-то была с вершок. Теперь же походила на барышню. Но голос был все тот же, так же, как взгляд, походка. Девчонка подбежала к нему, с плачем бросилась на шею:

— Нене!..

Впервые с тех пор, как он отправился домой, у него на глазах выступили слезы. Все кончилось. Только теперь все кончилось. Миоара вытащила у Джикэ пустой рукав из-за пояса и пошла рядом, держась за него, как за настоящую руку, бросая время от времени взгляды на брата. В воротах, окаменев, стояла его мать, уткнувшись лицом в синий фартук с широкими карманами, сшитый из мужских брюк. Может, из брюк сына.

Но Джикэ не подошел к матери. Он вошел во двор, бросил крест на землю, пошел под навес, схватил левой рукой топор. Вернулся к кресту и несколькими ударами расщепил его на несколько частей. Сгреб ногой щепки, достал из кармана мундира коробок спичек, с проворностью, удивившей мать и сестру, поджег кучу. Он не тронулся с места, пока не сгорела последняя щепочка, пока легкий весенний ветерок не начал ворошить и поднимать вверх оставшийся пепел, разнося его по всему двору.

* * *

— Нику, ты что, с ума сошел? — встретила его Паулина со слезами на глазах, как только он вошел во двор к Матею.

— Все может быть, — неуверенно ответил он, избегая ее взгляда.

Девушка тянула его, дергала за руку, будто хотела пробудить его от кошмарного сна, освободить от чар.

— Нику, ведь ты любишь меня! — бормотала она перехваченным от волнения голосом. — Скажи, что все, что я слышала, — неправда!..

На пороге его встретила со смущенной улыбкой на лице Никулина. Вернее, она попыталась изобразить улыбку при виде своего будущего зятя.

— Добро пожаловать к нам, — сумела она выговорить, пропуская его в дом.

Паулина, уцепившись за его руку, шла рядом. Его пригласили в комнату, где было немного потеплее. В углу Анна ткала на станке узорчатое покрывало. Никулае поздоровался и, не ожидая приглашения, сел на стул, готовый к предстоящему разговору. Он пытался различить в живых красках толстого полотна большие красные цветки роз, которые должны были украсить покрывало. Анна остановилась с челноком в руках. Другой она оперлась на спинку ткацкого станка и не отводила взгляда от нитей на краю основы. Молчала и севшая между ними Паулина. Молчала, хотя внутри ее кипела куча вопросов. Наконец она не выдержала: