Поздняя осень (романы) - [63]

Если бы сержант получил такое письмо на фронте, то, возможно, и понял бы его. Там он был другим человеком. У него было воинское звание, он выполнял боевую задачу, от которой зависели жизнь и смерть других. И еще у него была вера, он сам не мог бы сказать, откуда он приобрел эту веру в полную справедливость того, что он делал. Здесь, в селе, он мало-помалу снова становился крестьянином и не мог думать по-прежнему. Правда, ему нужно было еще время, чтобы перестроиться, измениться, снова стать тем, кем был раньше. Возвращение к мирному труду проходило болезненно, истощало силы его души. Нет, нет, он был крестьянином, к черту сержанта Никулае Саву, он просто Никулае, сын Саву, который хочет взять в жены дочку Матея Кырну. Война отдалилась, возможно, даже кончилась, и ее события отдалялись с каждым днем.

Он снова и снова с удивлением читал слова о своих подвигах. Все это казалось ему вымыслом, Никулае не мог представить себя на месте героя, о котором шла речь в письме.

Он выучил приказ наизусть. Чем больше перечитывал его, тем больше запутывался. В начальных классах учитель Предеску иногда заставлял его учить стихи Преды, Бузеску, Груи… Он читал стихотворения и не мог себе представить описанные в них события. Но все-таки он испытывал удовлетворение, когда декламировал их. Они говорили о далеком времени, и о далеких местах, о людях, которых давно не было в живых. Так и с этим письмом. Ему было непонятно, как его имя попало на бумагу, оказалось среди слов, взятых из какой-то книги, написанной давно о людях и событиях из другого времени.

* * *

На третий день он встал с утра и пошел в сад. Спал он хорошо, хотя ему и снились тяжелые сны. Снилось, что он никак не может попасть в свое село. Люди, которых он спрашивал, даже не слышали о таком селе, пожимали плечами и продолжали заниматься своим делом. Когда он проснулся, его лоб был покрыт испариной. На улице стоял хороший весенний день. «Ленится мой братец Миту, — думал он, шаря под навесом в поисках лопаты. — Вот-вот придет тепло, а он и не думает браться за дело. До обеда ходит в одних подштанниках».

Настоящий мартовский день. Ярко светило солнце, легкий ветерок просушивал землю и опавшие минувшей осенью листья. Никулае взял грабли, сгреб листья, сложил их кучками на прошлогодних грядках, где росли овощи. Потом принялся копать влажную землю. Земля была мягкой, своей, домашней. До этого ему приходилось копать землю твердую и мерзлую, так что теперь у него было впечатление, что он не копает, а балуется.

— Ляна, сколько грядок тебе сделать? — спросил он свою невестку, которая появилась во дворе с охапкой сухого хвороста для печки.

— Делай сколько считаешь нужным, — ответила женщина, бросая хворост возле летней кухни.

Санду и Никулае, сыновья Миту, набрали еще сырых листьев и подожгли. Им было весело. Они прятались в густой пелене — дым растекался между домами, заполняя все вокруг крепким кисловатым и удушливым запахом. Где-то сзади, вероятно на ореховом дереве в глубине сада, просвистела синица.

Никулае копал. Мягкая земля легко поддавалась ему, как бы узнавая. Большие, черные пласты он разбивал затем лезвием лопаты и мысленно уже видел грядки с луком, чесноком, салатом, редиской, позднее — со сладким перцем и помидорами. Работал он с упорством, даже с яростью, будто хотел наверстать упущенное время, нагнать самого себя, прежнего.

К обеду он вспотел и остановился передохнуть. Он стоял, опершись на черенок лопаты, и медленно затягивался цигаркой. Залаял Цыган, оповещая о появлении постороннего человека. То был Матей, Матей Кырну, в коричневой грубошерстной куртке и в сдвинутой на затылок дымчатой кэчуле. Он направился прямо к Никулае, коротко поздоровался с ним, будто они виделись всего лишь вчера и им надо было продолжить прерванный разговор, выяснить кое-что. Некоторое время оба молчали, рассматривая свежевскопанную землю.

Вышел и Миту из дому и заговорил с Ляной. Говорили они тихо и будто советовались о чем-то.

— Эй, вы! — крикнула Ляна детям, которые играли в саду рядом с Никулае и Матеем. — Идите сюда, у меня для вас дело есть.

Матей Кырну был еще довольно молод, ему едва перевалило за пятьдесят. Левое плечо у него было немного ниже правого, будто он нес на нем какую-то тяжесть и только что сбросил ее. Он был человеком веселым, работящим, разговорчивым. В жизни ему, в общем, везло, хотя он и был примаком — «вышел замуж», как говорили жители села, вошел в семью жены и первое время жил с тестем и тещей. Голос у него был мелодичный, певучий. Никулае хорошо знал его с детства. Лет двадцать назад корова, которую пас Никулае, потравила у Матея несколько стеблей кукурузы. Мальчик немного отпустил корову, кто-то это видел и передал Матею. А Матей, встретив Никулае, дал ему несколько пинков и надрал уши. «Что ты бьешь меня? — спросил тогда Никулае. — Знаешь, что я сирота, и поэтому меня можно бить. Был бы жив отец, ты бы побоялся… Ну я тоже буду большим…»

— Нику, сынок, — наконец начал Матей. — Я рад, что ты вернулся жив-здоров, наверное, досталось тебе всякого, ну вот теперь-то война кончается, как ты думаешь?