Поздняя осень (романы) - [111]

— За год, что прошел со смерти мужа, — оживленно рассказывала одна из них, — я записалась в пять комитетов: домовый, женский, кассы взаимопомощи…

На ходу они расслышали только эту фразу, но Ванда не удержалась от комментария.

— Слышала? — Ей стало вдруг весело. — Знал бы этот бедняга, что в течение года ему найдут замену в виде пяти комитетов!

Обе рассмеялись.

* * *

По дороге в Синешти, сидя в автобусе, скользившем по слою льда, покрывавшему асфальт, через заснеженные горы и долины, через белый, как убор невесты, лес, Кристиана все время думала о Ванде. Жизнь Ванды ее удивляла и огорчала. В своей адвокатской практике она встречала подобных женщин. Ни к одной из них она не привязалась, ни с одной не была так близка, как с приятельницей своей далекой молодости. Большинство ее клиенток старались сохранить приличия, оставить впечатление нравственной чистоплотности. Ванда же провозглашала непостоянство жизненным принципом, веря, что это дает ей право считать себя жертвой. При этом она не сознавала, что в милой ее сердцу роли жертвы она, по сути дела, утрачивала основные черты женственности.

Думитру она решила не посвящать в сердечные дела Ванды. Пусть это останется их тайной. Бывают ситуации, которые мужчины не могут или не хотят понять. Они устроены иначе, у них другая психология. Правда, Думитру отличался крайними взглядами даже среди мужчин. У него был цельный характер, он не любил компромиссы с совестью. Он не считал, что существуют какие-то частные случаи, что для кого-то можно сделать исключение и судить не так строго. В вопросах морали у него были свои предрассудки. И поэтому для него не существовало третьего пути — он все делил на черное и белое, на правду и ложь, как в трибунале. В своих суждениях он свято держался принципа, в котором всегда был уверен: человек таков, каким он хочет быть.

Она вполне понимала Ванду. Как было не верить, что ей тяжело, что она хочет избавиться от одиночества, найти мужчину, на которого можно опереться, который принадлежал бы ей одной, а не брался бы напрокат на день, на месяц, на год…

Насколько она счастливее Ванды! Да и если сравнить с другими женщинами… До сих пор она даже не осознавала этого. То, что Думитру рядом, было для нее делом обычным, в порядке вещей. Она привыкла видеть его каждый день, а не исчезающим, как мужчины-призраки из рассказов Ванды…

«Какое странное чувство — гордости, что ли, — вызывает уверенность, что есть мужчина, который тебя любит, что ты для него все…» — размышляла Кристиана, не отрывая взгляда от сверкающей снежной белизны.

Холод, однако, давал себя знать. Она съежилась в своей дубленке с поднятым капюшоном.

«Никогда я раньше не думала, что душевное равновесие, уверенность в жизни покоятся на существовании мужчины рядом с тобой. Для любой женщины необходимо, наверное, ощущение, что у нее есть защитник, что в трудных случаях есть на кого положиться! Только теперь, увидев растерянную Ванду, я поняла, что своей уверенностью я обязана не столько своему характеру, сколько существованию Думитру. Как же я счастлива…»

Но тут же ей стало стыдно, что она может наслаждаться собственным счастьем и покоем, в то время как Ванда…

Образ Ванды, то ожесточенной и озлобленной, то заплаканной и опустошенной, снова возник перед ее мысленным взором. Кристиане было трудно ее понять, оправдать ту легкость, с которой она кидалась в омут, всегда бессознательно…

Она нисколько не сомневалась, что Думитру, с его категорическим подходом к жизни, бескомпромиссными суждениями, не нашел бы здесь смягчающих обстоятельств. Для него Ванда выглядела бы падшей женщиной, с которой лучше не связываться и уж во всяком случае не сближаться с ней, не завязывать дружбы. Она была бы для него чем-то вроде гнилого яблока, от которого нужно беречь хорошие во избежание порчи…

«Что у тебя с ней общего? Что ей делать в нашем доме? О чем с ней разговаривать?» — удивился бы Думитру так, как он один умел это делать, заранее отвергая возможные возражения.

Да, от Думитру следовало скрыть правду о Ванде.

Наконец она добралась до дому. Илинка успела затопить печку, огонь гудел, временами из нижних дверок сыпались искры. В комнатах было тепло и уютно, казалось, в воздухе плавает запах горячего хлеба, как в канун праздника.

Думитру еще не приходил со службы.

— Он сегодня подводит итоги работы со старшинами, учащимися одиннадцатого класса вечерней школы, — важно сообщила ей Илинка. — Он им даст прикурить, — засмеялась она, лукаво подмигивая. — Отец ужасно сердит, как я поняла, оттого, что выявились прогульщики, которые обманывали его! Я подслушала его телефонный разговор с подполковником Михалашем.

— Ученики остаются школьниками и в пятьдесят лет, — пожала плечами Кристиана и пошла на кухню. — Думаю, у него не было иллюзий на этот счет…

— А я думаю — были! — возразила Илинка, которая пошла вслед за ней. — Ты же его знаешь: человек абсолютных иллюзий, когда дело касается его части. Как они смели его обманывать, как они могли сказать ему, что идут в школу, а сами прогуливали! Он этого представить себе не может!.. Ой, забыла тебе сказать, что умерло тридцать птенцов из тех, которых он выписал из Геа. Он думает — от мороза, а потому сердит на солдата, который за ними ухаживал. Что тебе еще сказать? Сегодня у него был тяжелый день, так что советую тебе вести себя с ним соответственно — не сердить его, ходить перед ним на цыпочках! — заключила Илинка преувеличенно театральным тоном.