Позади Москва - [168]

– Я сожалею, сэр…

– Фантастика. Ты сожалеешь, парень. Я потрясен. Мастер-сержант, ты тоже сожалеешь?

– Да, сэр. Искренне сожалею, сэр.

– Охренительно. Да… Какое крепкое слово, а? Вот если бы ты не сожалел, я… Вас ждал бы трибунал, всех пятерых. Нашелся бы умный законник, зарплата которого на гражданке была бы больше моей раза в два. Назвал бы вам не только номер приказа, но и статью какой-то из этих двух конвенций, которые вы нарушили. Не то Женевской, не то… Вечно я их путаю.

Хэртлинг усмехнулся, и молодой офицер впервые за все время моргнул. Да, этот уже смотрел в лицо смерти. На этого нельзя давить слишком сильно. Армии и стране нужны такие, как он. Сейчас – больше, чем когда-либо.

– Вас еще могут судить. Желающие найдутся. Именно вас могут объявить виноватыми за то, что произошло на площади. Что снимали десятки команд, что транслировали на весь мир. Что вступило в противоречие с тем, что и эти, и другие политики молотят своим языком вторую неделю без остановки. Им обязательно надо будет на кого-то списать столько убитых гражданских. Будь их впятеро меньше – могло бы обойтись. Нашлись бы свидетели провокаций, – того, что они стреляли первыми, и так далее. Но тут… Тут я не уверен. Я сделаю, что могу, но я не уверен. Вы подвели командиров своих батальонов, своей бригады, своей дивизии. Меня.

Хэртлинг набрал воздуха в легкие и медленно выдохнул. Его пошатывало, хотелось сесть. Задержавшаяся на полчаса на одной и той же точке лихорадка явно снова поползла вверх. А он тратил время.

– Я надеюсь, вы очень хорошо запомнили, во что вылилась ваша инициатива, навеянная детскими впечатлениями от папиных рассказов, неразделенной страстью к учительницам американской истории и всем таким прочим. Не скажу «прочим дерьмом», потому что это не дерьмо. Это то, благодаря чему вы здесь, все до одного добровольцы. Кто-то из вас копил на колледж, кто-то решил посмотреть мир, встретить много новых интересных людей и перестрелять их из своего карабина… или своего танка. У каждого свои причины, как есть причины быть здесь у меня. И я не был на Красной площади еще ни разу. Пока. Даже свою сегодняшнюю речь я читал из места, названия которого не запомнил. Но вы… Вы это видели, да?

Теперь он улыбнулся уже по-настоящему.

– Вы видели, как до них это дошло?

Улыбнулся мастер-сержант, за ним один из рядовых, потом все остальные. Как ни странно, последним из улыбнувшихся оказался первый лейтенант. То ли не поверил в его искренность, то ли вообще был серьезнее других.

– Да, сэр. Было темновато, но мы видели, как до них дошло. И слышали тоже.

Что ж, когда вместе собираются хотя бы несколько сотен человек, их можно услышать с большого расстояния. Когда собирается толпа в пару тысяч, ее чувствуешь издалека. Когда толпа в десяток или больше – в несколько десятков тысяч человек, как бывает на стадионах, – это еще более впечатляет. Сложно представить, каково было тем танкистам и «дельтовцам», кто был в эти минуты на земле, лицом к лицу с толпой. То, сколько в ней было – оказалось – женщин, не имело никакого значения. Толпа есть толпа. Она может раздавить в лепешку, даже не желая этого.

– Потратьте минутку, сделайте одолжение. Расскажите мне, покороче. И не ту версию, какую с завтрашнего дня вы, может быть, будете впаривать журналистам. Настоящую. Это в ваших интересах.

Пятеро солдат переглянулись по кругу, как птицы на ветке дерева. Разумеется, лейтенант не струсил и здесь. Его рассказ в целом соответствовал содержанию рапортов. Но в отличие от них охватывал картину целиком. И большой плюс – не акцентировал внимание на деталях. Настолько впечатляющих и многочисленных, что на них замыкались почти все авторы официальных рапортов. Или хотя бы большинство из них.

Упорное при всей его бессмысленности сопротивление мальчишек из Президентского полка в Кремле продолжалось достаточно долго, даже после подхода усиленной батальонной боевой группы из состава 2-й бригады 1-й бронетанковой дивизии, с ее «Брэдли» и «Абрамсами». К тому моменту, когда 120-миллиметровые танковые пушки начали пробивать баррикаду в подбашенных воротах, на обе окружающие Кремль площади начали выходить люди. С их стороны на местных сначала не обращали вообще никакого внимания. Потом, когда их стало уже много сотен, командир боевой группы отдал приказ двум взводам прикрыть тыл ведущих огонь танков и не подпускать гражданских, а в случае угрозы – немедленно открывать огонь. Командиры гибнущих рот «Дельты» орали в эфире так, что офицеры 1-й бронетанковой решили вообще не церемониться. После двух эпизодов прохода через «живые цепи», имевших место в течение последней четверти часа, когда они шли на помощь своим, нервы и так были у всех на взводе.

Русские смотрели, как рушатся куски высокой краснокирпичной стены. Делать пролом было бессмысленно, но на стенах были или могли быть снайперы. Пожары внутри Кремля почти не освещали площадь, и растущая толпа казалась больше, чем она была на самом деле. Люди в толпе молчали, или переговаривались между собой, или даже плакали, причем как женщины, так и мужчины. Ропота и криков становилось все больше – толпа заводила сама себя. Коробки боевых машин казались небольшими по сравнению с ней, черной, растущей, скоро уже громадной. Впечатление смазывалось, оттого что танки и боевые машины пехоты непрерывно вели огонь в сторону пылающего завала у ворот, раскидывая в стороны тех русских солдат, кто пытался подкрасться на дистанцию гранатометного выстрела. Грохот 120-мм пушек танков и 25-мм автоматов «Брэдли» даже на открытой местности, на этой громадной площади, был оглушающим. Именно из-за этого подойти ближе русские решились не сразу, даже когда три четверти машин, включая все танки, ушли вперед, в глубь окруженного стеной комплекса зданий. Туда, где продолжали сопротивляться фанатики.