Поющий на рассвете - [25]

— Я не сделаю тебе больно, Леонт. Никогда. Доверься мне.

— Я доверяю тебе, — кивнул сирин. — Ты же знаешь это.

— Закрой глаза. Прислушивайся к своему телу.

Леонт последовал совету. Тело горело. Особенно там, где его касался длинный язык Менедема или его пальцы. А касались они, кажется, везде, от мочек ушей до подмышек, от груди до кончиков пальцев ног. Страх отступил, просыпалось любопытство и желание почувствовать в себе член минотавра. Идзуо же почему-то на него напрыгивал каждый раз при удобном случае. Но Менедем не торопился, разве что в том, как призывал с прикроватного столика красивую баночку с мазью. И ее использовать пока тоже не спешил, предпочитая ласкать ртом, немного опасаясь, что Леонт откроет глаза и испугается: зрелище минотавра, делающего минет, почему-то многих пугало.

Сирин приоткрыл глаза, ахнул и зажмурился. Это было так волнующе, особенно если смотреть и чувствовать разом. Потом он ощутил осторожное прикосновение к своей девственной заднице. Теплое и влажное. Стоило только представить, что именно касается его, возбуждение скакнуло на высшую отметку. Менедем настроение супруга тоже уловил, однако все еще медлил, опасаясь ему навредить.

— Постарайся не дергаться, ладно? И если станет больно или неприятно — сразу скажи…

Он снова провел кончиком пальца по плотно сомкнутому анусу супруга, размазывая нежную мазь, потом решился, начиная готовить его к соитию. Анатомию сиринов он изучил в том объеме, что был доступен в библиотеке, поэтому знал, что чувствительных зон в их теле довольно много, главное, их правильно стимулировать. Книги не врали, Леонт стонал и вздрагивал от прикосновения к каждой описанной в них точке. От возбуждения он уже не обращал внимания на то, сколько там пальцев использует Менедем, и пальцы ли. Он только вцеплялся в простыни и выгибался, подкидывая бедра, стремясь навстречу движениям минотавра. Тот радовался, но не забывал и об осторожности. Покалечить мужа в первую ночь совсем не улыбалось.

Готовым он счел его только тогда, когда почувствовал, что пальцы не встречают особого сопротивления, входя в его тело. Еще нанес на свой член мази и принялся осторожно втискиваться. Десять лет развития самоконтроля теперь почему-то не казались достаточным сроком. Стонущий Леонт, разметавшийся под ним, спокойствия тоже не добавлял своим видом. Одно радовало: стонал он не от боли, уж это-то Менедем понял бы. Так что он продолжил двигаться короткими плавными толчками, позволявшими сирину приспособиться, принять и привыкнуть.

Леонт решил, что секс — это самое прекрасное в жизни, особенно это мнение укрепилось, когда минотавр взялся ласкать член самого сирина. Ему хватило немногого, предел возбуждения был перейден почти сразу, и он с протяжным криком кончил, забившись под супругом. Минотавр решил не отставать и долгий рев возвестил всем гостям, что брак можно считать свершившимся. О «пологе тишины» они просто забыли за всеми хлопотами. Сил у Менедема еще хватило на то, чтобы аккуратно перевернуться, не отпуская Леонта, чтобы не раздавить его своим весом. И дальше обоих сморил краткий сон, позволяющий вернуть силы.

— Вот и славно, — тихо засмеялась мать Менедема.

========== Глава шестая ==========

От вездесущих слуг и соглядатаев было негде скрыться. Тонкие стены из узорных циновок, рисовой бумаги и расписного шелка не давали чувства уединения и безопасности, а накладывать «полог тишины» запретил император. С момента возвращения Идзуо домой запреты множились, как комары в жаркий летний день. Наследнику запрещено одеваться легкомысленно, и вот он вынужден напяливать не одно, а три кимоно, и каждое украшено золотой нитью, шелковой вышивкой, золотыми подвесками на подоле… Наследник обязан выглядеть опрятно — и вот его волосы, привычные к свободе, жестко утянуты в сложную прическу, которую не позволено разбирать даже на ночь, а спать приходится на деревянном подголовнике, чтобы не повредить укладку. Наследнику не стоит общаться с теми, кто ничего не смыслит в истинных традициях и ценностях — и Идзуо строжайше запрещено писать друзьям и создавать магических вестников, а написанные им письма перехвачены и показательно сожжены Императором на одном из утренних приемов. Повторять не пришлось, Идзуо повиновался. Наследнику много что положено и гораздо больше запрещено… Идзуо ненавидел все происходящее, но даже заплакать было нельзя. Не по статусу. Не по традиции.

Хвала богине, он был хотя бы избавлен от требования белить лицо и красить губы. Но все остальное ничуть не перевешивало этого крохотного плюса. А кроме всего прочего Идзуо заживо пожирала тоска. Он почти видел ее, огромную змею-тоску, заглатывающую его, как удав заглатывает маленькую лягушку. Когда скроется последняя лапка, все будет кончено. Он даже знал, когда именно это произойдет: до его бракосочетания оставалось чуть меньше года. Император постановил, что его высочеству наследнику следует сначала вникнуть в дела, от которых он был оторван пять лет. А еще — соблюсти хотя бы минимальные приличия и чистоту тела в это время. С этим были проблемы.

Идзуо все чаще просыпался в истинном облике, не понимая, в чем причина этого. И меняться становилось все тяжелее. Радовало хотя бы то, что в момент пробуждения он был в своей комнате один, запретив слугам спать у двери. И у него всегда было несколько минут на то, чтобы привести себя в порядок прежде, чем кто-то из этих сторожей входил к нему. Но и после ощущение похмелья, причем, довольно жестокого, не оставляло его по меньшей мере пару часов.