Пойте, птицы, пойте! - [12]
Мы прислушались. Было тихо. Ни хруста ветки, ни шуршания листвы…
С севера ползла огромная черная туча. В лесу стало мрачно, черно, затаенно. Потом блеснула молния, загрохотал гром…
Мы поднялись и пошли искать ночлег. Пока пробирались, все чаще сверкала молния, раскатисто гремел гром. На первой же широкой просеке нашли стожок. Свернули к нему. Разжечь костер было делом одной минуты. Мы торопились. Стало накрапывать, и очень хотелось хлебнуть горячего чайку.
Котелок вскоре забулькал, загудел на таганке. Словно просил убрать его с углей. Обжигаясь, мы пили крепкий вкусный чай и смотрели на огонь.
Гром иногда слышался сверху, но уже откуда-то издалека доносился. Ветер переменился, и туча пошла стороной. На небе высыпали яркие редкие звезды.
— А ведь она, наверное, за нами шла, — зевнув, сказал мой товарищ, уминая себе место на стожке.
— Кто? — спросил я.
— Да росомаха! Кралась, говорю, следом. Провожала.
— Могла бы и напасть?
— Могла. А то вдруг вернешься и унесешь ее добычу! — засмеялся приятель.
Я не знал, шутит он или всерьез, но все же стало как-то не по себе.
«Бр-р…» — передернул я плечами и полез поскорее в душистое мягкое сено.
ДОЛГО ЖИТЬ ТЕБЕ, ГЛУХАРЬ!
В один из своих охотничьих походов, пробродив целый день по тайге, я возвращался домой. Устал изрядно. Тяжелый пестерь[2] и ружье натерли плечи. Пошел поохотиться на рябчиков и глухарей, да стрелял неудачно. Ни одного не подбил! Хорошо еще — брусники набрал. Всё не напрасно.
Медленно я брел по знакомой лесной тропинке. День стоял серенький, скучный. Моросил дождь. Настроение у меня было, прямо сказать, не из приятных.
Вдруг шагах в двадцати от меня послышался шум крыльев. Не успел я скинуть с плеча ружье, гляжу: взлетел из мелколесья крупный глухарь. Но что за чудо: тащит большую сухую ветку! Болтается она у него в лапах, не дает подняться высоко. Я глазам своим не верю. Впервые такое вижу!
Он много не пролетел. Хворостина за что-то зацепилась, и глухарь упал вместе с ней.
Сбросив пестерь с плеч, я подбежал к тому месту. Долго кружил в зарослях, а косач точно сквозь землю провалился. Нет нигде!
Я уже было надумал возвращаться и тут заметил глухаря. Он спрятался шагах в трех-четырех от меня за сухим валежником и зорко наблюдал за мной. Я бросился к нему. Глухарь попытался взлететь, но у него ничего не вышло. Я его перехватил. Взял в руки и тут только обнаружил, что на лапке — петля из конских волос. Вот, оказывается, в чем дело. Глухарь попался в силок, который был привязан к ветке…
Очень мне хотелось принести домой живую редкую птицу. Но я вдруг подумал: кто знает, сколько суток сидел он в плену, голодал, прятался от хищников! Приложил столько усилий и умения, чудом спасся от смерти, и вот — теперь в неволю! Жалко мне стало глухаря, почувствовал я к нему особое какое-то уважение.
Я освободил лапку от петли, погладил черную крупную голову птицы и подбросил ее вверх. Глухарь плавно спланировал в воздухе, потом расправил широкие крылья и медленно, с достоинством полетел от меня прочь.
— Долго жить тебе! — крикнул я ему на весь лес.
СОРОКА-ВОРОВКА
Как-то с приятелем ушли мы в тайгу на неделю. Обосновались в лесной избушке… Протопили ее, разложили припасы — устроились по-хозяйски. И каждое утро отправлялись побродить с ружьем. Только к ночи возвращались — измученные, усталые. Вокруг тишина, торжественно-молчаливо высятся деревья, будто тоже отдыхают после тяжелого дня.
Когда уже подходили к избушке, на сосне увидели сороку. Прокричав несколько раз хрипло, она улетела в глубь леса.
Затопив печь, поставили варить суп из рябчика. Товарищ принес из родника воды, позвал умыться. На вбитом в стенку гвозде висело у нас полотенце, под ним пристроили мыльницу.
Приятель скинул рубашку, ищет мыло, а его нет.
— Где оно? — спрашивает. — Утром после меня ты умывался! Может, куда еще положил?
— Нет, — говорю. — Никуда не убирал. Здесь должно быть.
Поискали — не нашли. Пришлось доставать второй кусок. Пока мы спорили, опять прилетела сорока. Уселась на сосну и стала кричать на нас: «Кищ-кащ, кищ-кащ…»
Утром поднялись, пошел я за водой. Приятель мой засучил рукава, приготовился ополоснуть лицо.
— Да что ты в самом деле? — рассердился он. — Опять шуточки выкидываешь? Где мыло?
Я глаза на него вытаращил.
— С ума сошел?! Вчера здесь оставили!..
— Верно, — говорит. Пожал плечами, озирается. — Да ест его кто-то, что ли?
А сорока над нами на сосне снова кричит: «Кащ… кащ… кащ…»
Под вечер я вышел к избушке раньше обычного. Похолодало неожиданно. Ветер раскачивал деревья, завывал в ветках, даже птицы попрятались.
Вдруг вижу: от крыльца взлетела сорока. Летела она как-то странно, боком, извиваясь, и очень неловко опустилась на сосну. Я остановился и стал наблюдать. Сорока тоже меня разглядывала и, что было на нее не похоже, делала это без обычного крика. Тут-то я и заметил: что-то у нее в клюве!..
«Эге! Что бы это могло быть?» — подумал я и навел на сороку ружье. Она испугалась, взлетела, выронив таинственный предмет, и с громким криком улетела в лес.
Подойдя к дереву, я нагнулся и увидел в траве туалетное мыло.
— Ах вот оно что! — засмеялся я. — Ну, теперь понятно. Так вот кто, оказывается, с нами шутки шутил!..
