Пойте, птицы, пойте! - [11]
Маленькие такие, просто крошечные, а умницы какие! Когда они взрослеют, тут же отделяются от матери и ведут жизнь самостоятельно.
Осенью рябчики чаще обитают в той части леса, где много ягод, — у поросших густой травой холмиков, бугров. Когда выпадет снег, питаются березовыми почками, рябиной и плодами шиповника.
После листопада и начинается на них охота. Они легко идут на зов манка. Манки мастерят из голенной косточки зайца или кролика. Годятся и трубчатые кости из крыльев петуха или глухаря. Кто не умеет делать сам, может купить манок в магазине.
Станет охотник за дерево и «манит» голосом рябушки: «Ти-у-у-ти…» Если рябчик поблизости, то обязательно откликнется: «Пии-тии-тиу-ти…» Тут уж замри и не шевелись! Скоро прилетит или прибежит.
Подражать голосу рябушки, конечно, надо учиться. Это сразу не дается. Надо хорошо знать голос птицы. Если будешь неточно воспроизводить его, сколько ни кричи, сиди хоть целый день, — рябчик не откликнется…
В прошлом году я охотился возле ручья Дурок. Дичи здесь много: глухари, рябчики, куропатки. День был дождливый. Лето кончалось, но и осень еще не началась. Однако чувствовалось: сутки-другие — и зашуршит лес облетающей листвой, расцветится в яркие, резкие краски.
Немало километров прошагал я по тайге с ружьем, а рюкзак мой был пуст. В ненастные дни и дичь прячется в укромных местах, не летает, не снует во все концы. Выглянет птица, покормится и снова затаится под лохматыми елями, куда не проникают ни вода, ни ветер.
Уже под вечер вошел в березняк. Промытые хлестким дождем белые стволы деревьев как-то удивительно светились — точно невидимое из-за туч солнце их освещало. В глубине рощи наткнулся я на редкий ельник. Трудно даже понять, как занесло сюда елочки. Но они придавали какую-то особенную прелесть лесу.
Выбрав сухое место между двумя старыми березами, присел отдохнуть. У меня с собой были медные — магазинные — манки. В роще тихо, с листьев еще каплет, но дождь уже перестал. Я несколько раз посвистел в манок. И не успел примоститься с ружьем, как что-то прошумело над головой. Совсем близко от меня на землю сел рябчик.
Я отчетливо видел серую шуструю птицу. Рябчик настороженно оглядывался, ища ту, которая его позвала. Затем торопливо начал склевывать бруснику. Поклюет, поклюет — дальше побежит, быстро осмотрится, опять сорвет ягоду. Он все ближе и ближе подходил ко мне. И вот уже в нескольких шагах от меня…
Я хорошо вижу блестящие глазки, коротенький клюв с горбинкой, черный — угольничком — подбородок, какой бывает у самцов. Его тонкие лапки мелькают быстро-быстро, как спицы велосипедного колеса, и, хотя бежит он стремительно, ни одна травинка не шелохнется. Рябчик подошел так близко, что стоило протянуть руку и можно коснуться, ощутить его нежное оперение…
Сижу, любуюсь им. Рябчик по-прежнему лакомится ягодой и нет-нет прислушается: не позовет ли подружка?
И тут он заметил меня. Мгновение — и молнией взметнулся вверх, взлетел на березку! Какое-то время испуганно разглядывал меня, потом сорвался и улетел.
Я, конечно, мог выстрелить, но рука не поднялась. Уж очень мне понравился красавец рябчик! И до сих пор не жалею, что не выстрелил.
В ДАЛЬНЕМ ЛЕСУ
Вот-вот солнце сядет за деревьями, прочертит свой извечный круг, сбросит на землю ночь, затаит тайгу. Пора и нам подумать о ночлеге. Может, под старой елью на лапнике? Или у свежего стога на поляне, выросшего за один день? Где придется в этот раз? Кто знает… Уж охотник не пропадет, это точно!
Я прислушиваюсь: не хрустнет ли ветка? Где-то тут бродит мой напарник.
— Захарче-е! Эге-ге-ей!
А тот не отзывается. Видно, свернул в ту сторону, где откликались на манок рябчики. Мне было слышно, как он их подзывал. Но выстрелов не было. Попискивали птахи, гукал филин, заладил свое дятел…
Я брел по сухому бору-беломошнику, выглядывая поляну либо какое открытое место. Нерушимо высились сосны-великаны. Пахло хвоей. Иногда с сухим стуком шмякалась шишка.
И — замер! Вижу: у большого, поваленного бурей дерева лежит растерзанная лошадь. Это — работа медведя, не иначе. Приглядываясь, определил, что там уже полакомились и другие звери, и птицы-стервятники. Чу! И теперь кто-то угощается.
Осторожно приблизившись, я разглядел росомаху. Стоял я от нее шагах в двадцати, но она и не думала удирать. Знать, сильно проголодалась.
Хищница, злобно урча, косилась в мою сторону, скалила зубы, но только после того как оторвала кусок мяса, убежала в лес.
Подошел мой товарищ. Я рассказал ему о росомахе.
— Давай покараулим? — предложил он. — Она так просто добычу не оставит.
Мы расположились неподалеку.
Темнело. Солнце уже село. Подул сырой, холодный ветер. Приятель мой поежился.
— Зябко, — сказал он. — Может, пойдем? Пора и на ночлег устраиваться.
— Наверное, уже не придет, — согласился я с ним.
— Не-ет! Росомаха здесь. Где-то рядом, — ответил он. — Затаилась и наблюдает. Ей темень не помеха! Видит как днем. Ждет, когда уйдем. Хитрый зверь! И опасный. Видел ее лапы? Короткие, но мощные. На таких лапах она за ночь не один десяток километров по тайге испетляет в поисках добычи, и хоть бы что! И никого не боится. Когда голодна, бросается на самых сильных зверей. Даже лось ее побаивается. А уж пакостница… Ни один силок или капкан без внимания не оставит. Все крадет! И зайцев, и белок, и рябчиков. Нет от нее житья охотникам!
