Пойдём за ним! - [5]

Цинна тем охотнее последовал его совету, что, во-первых, другого исхода не представлялось, а во-вторых, Иерусалимом правил его знакомый, предки которого были когда-то клиентами дома Цинн.

И действительно, прокуратор Понтий принял их с распростёртыми объятиями и отдал в их распоряжение свой летний дом, находящийся вблизи городских стен.

Но надежды Цинны рассеялись ещё до прибытия в Иерусалим. Мёртвое лицо смотрело на Антею даже на палубе галеры, а по приезде на место больная ожидала полуденного часа с тою же самою смертельною тревогой, как и в Александрии.

И снова потекли их дни в унынии, страхе, отчаянии и ожидании смерти.

VII

В атриуме, несмотря на фонтан, тенистый портик и раннюю пору, было страшно жарко. Белый мрамор весь раскалился от весеннего солнца. К счастью, невдалеке от дома росло старое, раскидистое фисташковое дерево, осеняющее большое пространство. И ветерок на открытом месте дул от времени до времени. Туда Цинна и приказал поставить убранные гиацинтами и цветами яблони носилки, в которых покоилась Антея. Он сел возле неё, положил руку на, её бледные, как алебастр, руки и спросил:

— Хорошо тебе, дорогая?

— Хорошо, — ответила она еле слышным голосом и смежила очи, как будто бы ею овладевал сон. Воцарилось молчание, только ветер шелестел ветвями фисташкового дерева, а на земле, около носилок, мелькали золотые пятна солнечного луча, пробирающегося сквозь листву, и немолчно стрекотала саранча между серыми каменьями.

Больная через минуту открыла глаза.

— Кай, — спросила она, — правда ли, что в этой земле появился философ, который исцеляет больных?

— Здесь таких людей называют пророками, — ответил Цинна. — Я слышал о нём и хотел его призвать к тебе, но оказалось, что это был лукавый кудесник. Притом, он извергал хулу против здешних святынь и верований этой страны. Прокуратор за это предал его на смерть и сегодня он должен быть распят.

Антея поникла головой.

— Тебя вылечит время, — сказал Цинна, видя грусть, которая отразилась на её лице.

— Время — слуга смерти, а не жизни, — медленно произнесла больная.

И снова наступило молчание, вокруг всё мигали и переливались золотистые пятна, саранча начинала стрекотать всё сильнее, а из расщелин скал выползали маленькие ящерицы и располагались на раскалённых каменьях.

Цинна от времени до времени поглядывал на Антею, и в тысячный раз ему приходила в голову отчаянная мысль, что все средства спасения исчерпаны, что надежды нет уже никакой, и вскоре от боготворимого им существа останется только одна скоропреходящая тень, да горсть пепла в колумбариуме.

И теперь уже, лежащая с закрытыми глазами, в украшенных цветами носилках, она казалась мёртвою.

«И я пойду за тобой!» — мысленно повторял Цинна.

В это время вдали послышались чьи-то шаги.

Лицо Антеи стало бледно, как мел, полуоткрытые уста с жадностью вбирали воздух, грудь волновалась от учащённого дыхания. Бедная мученица была уверена, что это приближается толпа тех невидимых существ, которые предвещают приближение мёртвого лица со стеклянными глазами. Но Цинна схватил её за руку и старался успокоить.

— Антея, не бойся, эти шаги слышу и я.

И, немного спустя, он добавил:

— Это Понтий идёт к нам.

Действительно, на завороте тропинки показался прокуратор в сопровождении двух невольников. Это был человек уже не молодой, с круглым, тщательно выбритым лицом, носящим следы выработанного величия и, вместе с тем, неподдельной заботы и утомления.

— Привет тебе, благородный Цинна, и тебе, божественная Антея, — сказал он, вступая в тень фисташкового дерева. — После такой холодной ночи такой жаркий день… да будет он счастлив для вас обоих и да расцветёт снова здоровье Антеи, как эти гиацинты и цветы яблони, которые украшают её носилки.

— Привет и тебе. Здравствуй! — ответил Цинна.

Прокуратор сел на обломок скалы, посмотрел на Антею, едва-едва нахмурил брови и проговорил:

— Уединение порождает скуку и болезнь, — среди толпы нет места безотчётному страху. Поэтому я дам вам совет. К несчастью, здесь не Антиохия и не Цезарея, здесь нет ни игрищ, ни ристалищ, а если б основался цирк, то здешние фанатики разрушили бы его на другой день. Здесь только и слышно слово: «закон», а этому закону всё становится поперёк дороги. Я предпочитал бы жить лучше в Скифии, чем здесь…

— Что ты хочешь сказать, Пилат?

— Да, правда, я отступил от сути дела. Это заботы мои всему причиной. Я говорил, что среди толпы нет места безотчётному страху. И вот сегодня вы можете воспользоваться одним зрелищем. В Иерусалиме нужно довольствоваться малым, а главное — заботиться о том, чтобы в полуденное время Антея была посреди толпы. Сегодня три человека умрут на кресте. И это лучше, чем ничего. Притом, по случаю Пасхи, в город стекаются толпы самых странных оборванцев со всей страны. Вы можете сколько угодно любоваться на этот люд. Я прикажу вам дать отличное место около самых крестов. Я надеюсь, что осуждённые умрут храбро. Один из них, — странный он человек, — называет себя Сыном Божиим, кроток как голубь и, действительно, не совершил ничего такого, чтобы подвергнуться казни.

— И ты осудил его на крёстную смерть?