Повстанцы - [70]
Да и не все драгуны были такими уж тупыми. Большинство — сыновья крепостных. Разочарование в царском манифесте, выступления крестьян против помещиков и правительства взволновали не одно солдатское сердце. Не пропали даром и слова Мацкявичюса, сказанные двум драгунам в избе Даубараса. Оба в тот день вышли на улицу, глубоко задумавшись.
Командир эскадрона с войтом распределяли на постой. Оба драгуна попросили оставить их у Даубараса. Назавтра, когда пахари шли в поле, оба, побродив по опустевшему селу, вернулись во двор и, усевшись на бревна, беседовали:
— Знаешь, Данило, этот ксендз, что вчера с нами толковал, не такой, как другие попы.
— Верно. И Украину нашу знает, в Киеве учился. Эх, Тарас, когда мы со своими повидаемся?
Тарас печально покачал головой:
— Не скоро, брат. Лет через двадцать. И что найдем, как вернемся?
— Собачья жизнь! — сплюнул Данило. — Кто мы такие? Нагайка в наземной руке. Остер на язык этот ксендз!
— Заставляют нас пороть голодных, нищих мужиков за то, что они панов не слушают. Черт бы нас подрал! — выругался Тарас.
Оба замолчали.
— А коли бы и впрямь всем мужикам восстать, а, Данило? Ведь не выдержала бы власть? Как думаешь?
— Прикуси язык, — осознав страшный смысл этих слов, приструнил Данило. — Знаешь, что за это? В эскадроне всякие люди водятся. Другой так и норовит, как пес, исподтишка куснуть. Остерегайся.
Оба знали, что надо особенно опасаться палачей-добровольцев, которые при случае сами вызываются пороть мужиков. Нашлись такие любители и здесь, когда потребовалось наказать зачинщиков, осужденных паном Скродским. Из десяти драгун, гнавших арестованных в поместье, четверо добровольно пошли помогать Руби-кису под навес, где у корыт валялись охапки свежих прутьев.
Тут Данило рассказал Тарасу: он сам слышал — вернувшись после экзекуции, эти мастаки со смаком описывали во всех подробностях, как пороли бунтовщиков, а те орали и дергались от боли, как приятно наказывать преступников против царской власти.
— А нам-то самим сладко ли, когда палок отведаешь или тебе морду раскровенят? Мерзавцы! — возмущенно процедил Тарас. — Что же, надобно быть начеку. Жалко мне здешних людей. Убраться бы отсюда поскорей. Им голод грозит, и мы тут — как собаки.
Через два дня драгуны принялись открыто ворчать — невтерпеж, коли так дальше пойдет, начнутся болезни и падеж лошадей. На пастбищах за конями не угонишься, а корма уже на исходе.
Не мешкая, командир эскадрона поскакал с рапортом в Кедайняй.
На другой день он привез радостную весть. Ввиду того, что крестьяне поместья Багинай покорились приказам властей и пана и явились на работу, содержание войск в деревнях в качестве меры экзекуции отменяется. Командир велел драгунам готовиться к отъезду.
Тарас с Данилой, сложив свои пожитки и оседлав коней, пришли в избу попрощаться. Старый Даубарас, лежа в кровати, тяжело дышал, дочка Пятре что-то шила у окошка. Больной с каждым днем слабел, и уже нельзя было оставлять его без присмотра. Маленький Игнюкас играл подле матери.
— Ну, хозяюшка, — обратился к Микнювене повеселевший Тарас, — не поминайте нас лихом. Служба — ничего не попишешь. Коли еще доведется встретиться, не бойтесь. Мы с Данилой вас не обидим.
Подошли к отцу, но тот лежал с закрытыми глазами и, казалось, не слышал, что происходит кругом. Печально покачали солдаты головами — плохи дела у старика. Попрощавшись с молодой хозяйкой, приласкав Игнюкаса, вышли во двор, сели на коней и ускакали.
Словно тяжелый камень скатился с груди шиленцев. Женщины заторопились убирать, наводить порядок. Даже наказанные, сняв прилипшие к пояснице тряпки, вышли на солнышко лечить раны.
Пан Скродский получил от дочери письмо, что она приедет двадцать седьмого мая. Сегодня восемнадцатое — стало быть, через девять дней. Времени немного, а надо достойно встретить гостью, хозяйку дома. Весна кончается, наступает лето, но багинские хоромы запущены, как медвежья берлога. Везде пыль и паутина, паркет не натерт, полы не вымыты, прихожие не прибраны, окна грязные. Во дворе еще хуже. Дорога к парадному въезду в выбоинах, клумбы не окопаны и не засажены, тропинки не посыпаны песком, живые изгороди не подстрижены, — словом, куда ни глянь, запустение и беспорядок.
Из-за ослушания хлопов запоздали с полевыми работами. Пшемыцкий с войтом и приказчиком ходят по пятам, понукают барщинников. Мотеюс с Аготой вконец разленились, а другие, от стряпухи и кухонных девок до подпасков и пастушек, распустились, артачатся и, кроме своих прямых обязанностей, не желают ничего знать.
Особенно вызывающе держит себя кучер Пранцишкуе. Он подает дурной пример остальным, а при случае еще и подбивает не слушаться не только управителя, но и самого пана Скродского. Выпороть бы Пранцишкуса и вышвырнуть как собаку! Но все его побаиваются, Рубикис и тот обходит стороной — столько ненависти и презрения сквозит в глазах у кучера. Вообще-то Пранцишкус — кучер отличный: любит лошадей, хорошо за ними ухаживает, содержит в порядке весь инвентарь, замечательно знает все дороги, не ворует, не обманывает. В наше время такого днем с огнем не найдешь. Но это наглое заступничество за мужиков и панибратство с подозрительными субъектами! Тут и кроется причина всех зол. Нужно подумать, как с этим покончить. Так или иначе, рассчитывать на помощь Пранцишкуса при уборке нечего.
