Повстанцы - [133]

— Я была совсем крошкой. Ты качал меня на руках, потом поцеловал. Бородой и усами так защекотал мне лицо, что я вцепилась тебе в волосы.

— Неблагодарная! — добродушно посмеивается он. — И я не шлепнул тебя, куда нужно?

— О, ты меня никогда не наказывал. Нет, один раз… Как сейчас пом-ню. Я тогда уже подросла. Мамы не было дома. После обеда ты очень рассердился на Мо-теюса и сильно выбранил его. Потом вызвал пана Пшемыцкого и о чем-то с ним совещался. Я играла на веранде и слышала, как ты сказал ему: "Только без шума и чтоб дети не узнали". Тогда няня заперла нас с братом в комнате на ключ. Я про все рассказала Александру, мы вылезли через окно и из-за угла дома увидели, как пан Пшемыцкий, Мотеюс и двое мужчин идут на сеновал. Мы проскользнули за ними. Но нас заметили и поймали. Ты страшно гневался, поставил меня на колени в угол, назавтра велел оставить без сладкого. За что ты тогда меня наказал, папа? — спрашивает дочь, наблюдая за отцом, хотя давно уже сама догадалась, в чем дело…

— Не помню, — немного смутившись, уклоняется от ответа отец.

Но он прекрасно помнит, как велел высечь Мотеюса за невычищенные трубки и подмоченный табак. Всем было приказано зорко стеречь детей, чтобы те не видели, как наказывают барщинников и слуг, не слышали, как кричат люди под розгами. И теперь он с опаской поглядывает на дочь. Не вспомнит ли она еще что-нибудь такое… Но Ядвига, довольная тем, что задела отца, больше уже не возбуждает неприятных воспоминаний.

Сегодня Ядвига собирается привести отца в светлое расположение духа. И снова рисует ему сцены своего детства: как он Ядзю баловал, голубил, играл с ней, рассказывал сказки, а однажды привез из Вильнюса замечательную большую куклу — с кринолином, настоящими волосами, румяными щечками, а Ядзя испугалась, когда кукла заморгала глазами и, едва нажали на животик, даже взвизгнула, Как заправский младенец.

Скродский давно так не смеялся. И сам присоединяется к воспоминаниям дочери. Напоминает ей всякие случаи, которые она уже позабыла. Словно молодеет, сбрасывает с плеч пятнадцать, двадцать лет, оживляется…

Но вот Ядвига переходит к нынешним временам. Если бы и теперь дни были подобны жемчужинам — солнечным, ясным! Без этих дрязг и споров, без людских страданий! Бедная Ядзя! Разве она не знает или только притворяется, что и во времена ее счастливого детства люди страдали еще больше, только терпели, не сетовали, не бунтовали?

Скродский не нарушает нарисованной ею идиллической картины. Пусть порадуется! Ему известна правда, а все же и он находит — тогда действительно жилось веселее! Он согласен: и теперь приятнее бы не видеть кругом несчастных лиц. Но что для этого сделать?

Ядвига убеждается, что новая тактика отлично подействовала на отца. За последнее время она усомнилась: к чему приводят эти непрестанные споры и пренебрежение к его традициям? Наконец, и отца жалко. Разве она не видит, как он хиреет и болезненно переживает каждую стычку с нею? Несмотря на свой жесткий нрав и дурные привычки, отец стосковался по ее сочувствию и любви. И все это нужно ему показать, если желаешь от него чего-то добиться. А к тому же, она ведь любит отца. Но хочет от него многого. Вот почему она теперь обращается с ним, как подобает любящей дочери.

В качестве первого опыта она попробует получить согласие на замужество горничной Катре. Исподволь подготавливает к этому отца. В различной форме повторяет все ту же мысль: как отрадно, если кругом нет обездоленных! Отец не спорит. Действительно, так гораздо приятнее.

— Но, милая Ядзя, — спохватывается он, — кто же возле тебя так несчастен? Разве что я…

— Да, папа, но наше счастье зависит от нас самих. Или, если угодно, ни от кого не зависит. А есть люди, судьба которых в твоих руках. И ты можешь сделать их счастливыми. А какое это удовлетворение — принести счастье хотя бы единому человеку!

— Кто же это такие? — спрашивает отец, смутно подозревая, что разговор приобрел опасное направление: не хлопов ли решилась защищать дочь? Еле сдерживаемое недовольство обозначается в уголках его рта.

Дочь это видит. Снова запахивая полы отцовского халата и набивая трубку его любимым табаком, небрежно роняет:

— В данном случае я имею в виду свою горничную.

— Горничную? — пан Скродский изумлен и сразу смягчается: слава богу, не хлопы и не их земля!

— Что же случилось с твоей камеристкой? — интересуется он.

И Ядвига рассказывает, что Катре мечется в хоромах, как птичка в клетке. Нужно бы ее отпустить к родителям.

Для Скродского это новость. Прежде он возмутился бы одной мыслью о потворстве прислуге, но теперь выслушивает довольно спокойно. Увлечение девкой прошло быстро и незаметно. Нет, она не доставила ему никакого удовольствия, только нос раскровянила… Стыдно и вспомнить! Потом пан Скродский решил, что она не такая уж красотка. К блондинкам он никогда не питал особой склонности. И, наконец, расстроенное здоровье…

Он тяжело вздыхает, но пытается возразить:

— А что ей делать в деревне? Разве здесь ей не лучше? Отец-бездельник с ней, насколько я слышал, не очень-то ласков.

— Папа! — громко заявляет Ядвига. — Она замуж собирается. У нее прекрасный жених.