Повстанцы - [114]

— Дядя богат, жизнь там не такая, как у нас, горемычных барщинников, — стал рассказывать Пятрас.

Он описал избы дяди и его соседей, светлицы с выскобленными полами, с большими окошками, зелеными ставнями и белыми трубами над крышей, хлева с удойными коровами, жирными волами и откормленными лошадьми, амбары, полные всякого зерна, клети, где в глубоких закромах не переводятся рожь и пшеница, а на стенах развешана всякая одежда, и в пестрых сундуках сложено приданое дочерей — куски тончайших холстов, ручники, передники и шелковые платки, доставленные купцами из самого Караляучюса — Кенигсберга.

Незаметно для себя, Пятрас еще приукрашивал это житье, словно читая сказку про далекий, неведомый край. Может, сам он мечтал о такой светлой жизни для себя и Катрите, а может, хотел показать, до чего она ему дорога, коли при всех этих богатствах он выбрал ее, простую крепостную девушку.

А Катре, будто угадывая его мысли, все расспрашивала со скрытой печалью:

— А девушки там красивые? Пышно наряжаются?

— Да, Катрите. Нарядно одеваются, в кожаных туфельках в костел ездят, повязываются шелковыми косынками, на шее носят янтари. Тяжелую работу не делают — на то у них работницы.

Тяжко вздохнула Катрите, вспомнив свое житье у сурового и бедного отца. И даже усомнилась:

— Никак сказку мне рассказываешь, Петрялис, про царевен-королевен, не про деревенских девушек.

И, словно откликаясь на их разговор, с той стороны поляны прозвучала песня:

Ой, как проходил я

По двору-усадьбе,

Да у богатея —

Не стучат там кросна

С тонкими холстами,

С челноком проворным —

Дочка там ленива.

— Адомелис! — подумал, прислушавшись, Пятрас. — Этот всегда отгадает, что и когда запеть.

А песня продолжалась:

Ой, как проходил я

По двору-усадьбе,

Да у бедной хаты —

Уж стучат там кросна

С тонкими холстами,

С челнокам проворным —

Дочь там мастерица.

Катре несмело положила руку на жесткую ладонь Пятраса:

— Может, нехорошо, что ты меня полюбил, Петрялис. Приглянулся бы какой-нибудь дочке королевского богатея. Был бы ты счастлив, славно поживал, по высоким светлицам хаживал.

И песня повторяла ее слова:

Что же ты польстился,

Паренек мой юный,

Что же ты польстился,

Клеверок мой белый,

На дочь горемыки,

Бедуую девицу?

Тебе бы польститься,

Паренек мой юный,

Тебе бы польститься,

Клеверок мой белый,

На дочь богатея,

Что живет в довольстве!

Но Пятрас крепко стиснул пальцы Катре:

— Не надо мне, Катрите, никаких королевских девушек, ни светелок, ни клетей. Ты мне дороже всякого богатства. Чтоб только никто тебя не отнял. Проживем мы счастливо и без большого богатства.

А молодежь на той стороне поляны распевала:

Брошу я богатство

В глубокие воды,

Белые наряды

Кину в черный омут.

Запала мне в сердце

Бедная девица,

Запала мне в сердце

Чудо-мастерица.

Надвигался вечер. Солнца уже не было видно, низкие серые тучи затянули небо. Дул свежий ветер, шумел лес. Погода портилась, собирался дождь. Поляна быстро пустела.

— Будь здоров, Петрялис, — Катрите подняла на него свои синие глаза. — Обо мне дурного не думай. Я — сильная, за себя постою. А ты остерегайся! Паненка говорит, осенью сможем повенчаться. Но она уж, верно, меня хватилась.

Действительно, Агота и Пранцишкус искали Катре и, увидев ее, поспешили навстречу.

На опушке их нетерпеливо поджидала панна Ядвига.

— Ах, куда ты исчезла, Катрите? — встретила ее укоризненно, но не сердито. — Мы уже боялись, как бы на тебя волки не напали.

Но, поглядев на Пятраса, все поняла.

— Это твой жених, Катрите? Пятрас Бальсис, не так ли?.. Поздравляю!.. Мы уже знакомы, правда? О, посмотрели бы вы, как он меня кружил! Первый раз в жизни попался мне такой замечательный танцор!

Пятрас в замешательстве не знал, как выгородить себя, но обрадовался, что паненка не сердится.

А Ядвига, в отличном настроении от удавшегося праздника, щебетала:

— Нет, и не оправдывайтесь! Знаю всю историю вашей любви. Ну, если так, то уж добьюсь, чтобы еще этой осенью вы сыграли свадьбу. Тогда Пятрасу придется со мной еще раз так сплясать. А сейчас — домой!

Низко кланялся Пятрас панне Ядвиге, а Катре тянулась поцеловать ей руку. Но Ядвига не дала, только крепко пожала руку Пятрасу и направилась к карете, где их поджидал Пранцишкус.

Пятрас простился с Катрите. Невдалеке заметил спешившего к нему Адомелиса.

Люди быстро разошлись, рассеялись по дорогам, ведущим в город, в деревни, в ближние поместья. Кончилось великое братание дворян и простого люда.

Начальник паневежского гарнизона полковник Добровольский допрашивал своего лакея Мотеюса:

— Побывал там, Мотеюс?

— Побывал, господин полковник.

— И что же ты видел?

— Плохо дело, господин полковник. Они уж там все порешили, даже короля себе выбрали. Остается нам только подобру-поздорову убираться прочь.

Громко захохотал полковник:

— Что ж! Пойдем припадать к стопам его величества короля паневежского.

Злополучный "король"! Когда эта славная молодежь подкидывала его в воздух с тысячеустым грохотом "Виват!", мог ли он предположить, что через два года на каунасском экзекуционном плацу рухнет под пулями в белой рубахе смертника, как офицер, нарушивший присягу, и участник мятежа против его императорского величества!