Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина - [117]

.

Как видим, часовня уступает в популярности «острожной трубке». «Трубка» имела в жизни всех заключенных огромное значение. Именно через нее осуществлялась связь колодников с вольным миром: сидельцы получали еду и одежду, а сами отдавали родственникам белье для стирки[569]. Тем же путем им подавали милостыню некоторые сердобольные прохожие. По инструкции вещи, передаваемые через отверстие в стене, должны были принимать караульные солдаты, после чего их обязан был осматривать караульный офицер. Пищу следовало «отведывать ему, унтер-офицеру, самому» из опасения, чтоб «в тех пищах отравы не подали». Затем хлеб, мясо и прочие продукты надлежало «разрезывать по частям и как возможно осматривать же, не имеется ль между тем каких инструментов, и ключей, и вина… понеже многие таковые явились, что вино принашивали, якобы квас, и под капустою, тако ж в трупке и между тыну острожного в щели подавали в пузырях… да им же, колодникам, по вымыслам их к утечкам приношены были в тряпье и отдаваны тайно пилы, зашитые в платье». Караульные, охранявшие острог с внешней стороны, должны были следить, чтобы «у трубки те податели не стояли б». Однако вряд ли это предписание соблюдалось. Из документов Сыскного приказа видно, что на посту у «трубки» стояли поочередно сами колодники[570], а другие постоянно толпились рядом с внутренней стороны стены, тогда как их родственники и податели милостыни — с внешней.

На стене острога висели запечатанные ящики для сбора милостыни. Распределение ее между заключенными происходило по воскресным дням. В соответствии с инструкцией эта процедура должна была происходить следующим образом: «А делить тою милостыню в Большом остроге при караульном обер-офицере, и во время того дележа в том остроге колодников запирать по тюрьмам всех, а к дележу… выпускать по одному человеку, и в то время за каждым человеком быть по одному караульному солдату, и во время того дележа за теми колодниками обер- или ундер-офицеру смотреть, чтоб шуму и драки у тех колодников и подозрительных поступок не было, и по разделении той милостыни означенных колодников разводить в прежние их места, где кто сидел, и по разводу в Большом остроге тюрьмы отпирать по-прежнему, а до разделу и по разделу как самому обер-офицеру, так и команде ево… от тех колодников денег ни под каким видом не брать и не требовать»[571].

Из дел Сыскного приказа видно, что многие колодники имели личные деньги, на которые они покупали себе квас и еду у харчевниц, ежедневно в определенное время допускавшихся в острог со всяким съестным[572]. Кстати говоря, регулярной раздачи еды в Сыскном приказе не было. В некоторых казармах сидельцы под началом тюремного старосты скидывались на ежедневную закупку каши (их называли «кашеядцы»). Видимо, эта практика становилась почвой для постоянных конфликтов между арестантами. Так, 14 декабря 1742 года во второй казарме Большого острога именно «кашеядцы», избив Алексея Беляева, отняли у него деньги, полученные им в милостыню[573].

Распитие спиртных напитков, несмотря на строгие запреты, было неотъемлемой частью повседневной жизни колодников Сыскного приказа. Об этом, в частности, свидетельствуют многочисленные дела об объявлении заключенными «государева слова и дела» в нетрезвом виде. Так, содержавшийся в пятой казарме Большого острога колодник Иван Черкас 26 марта 1740 года «сказывал за собою Ея Императорского Величества слово и дело», после чего был посажен под особый караул, а проспавшись, признался, что «слово и дело за собой сказывал ли, того он за пьянством не упомнит». Ночью 9 октября 1749 года крик «слово и дело!» раздался в четвертой казарме — и вновь из уст пьяного колодника, который затем на допросе показал: «…слово и дело сказывал ли, не упомнит, понеже был весьма пьян»[574].

Сами караульные солдаты и офицеры снабжали своих подопечных вином, неплохо на этом зарабатывая. Так, сидевший во второй казарме Большого острога Иван Квасников, который во время переклички 12 октября 1747 года оказался сильно пьяным, затеял драку с караульными солдатами, а затем объявил «слово и дело», на допросе рассказал: «…вино по просьбе ево, Квасникова, да колодника Алексея Вавилова принес им в острог имеющийся при Сыскном приказе барабанщик Данила Пушкарев, которого вина купил им на девять копеек, и оное вино он… с показанным Вавиловым выпили обще и стали быть пьяны». Барабанщик в приносе в острог выпивки не признался, а показал, что «оной Квасников дал ему для покупки вина девять копеек, на которые купя он, Данила, вина, выпил сам». На сей раз никакого взыскания не последовало. Но восемь дней спустя в застенок для пытки привели колодника Ивана Пестрикова, который при осмотре «явился весьма пьян» и после вопроса судей, кто ему достал вино, указал на того же Пушкарева. Караульного в тот же день вызвали в судейскую и строго допросили. Он вынужден был признаться, что «означенной Пестриков сего октября поутру, призвав ево… к трубке, и просил ево, чтоб он принес к нему вина, и подал ему денег девять копеек, которые он взял и купил того вина только без полушки на четыре копейки, которое ему, Пестрикову, и подал». Провинившегося барабанщика отослали из Сыскного приказа и отдали под военный суд. Но если таким наказанием и удалось напугать караульных солдат и офицеров, то совсем ненадолго. Содержавшийся в первой казарме колодник Никита Башкирев в 1749 году на допросе признался: «…он, Башкирев, слово и дело сказывал ли, того он… сказать не упомнит для того, что он сего апреля 19 дня был весьма пьян, а вина ему, Башкиреву, принес по просьбе ево на пять копеек и подал в трубку стоящий в Сыскном приказе караульной салдат, а как ему имя и отечество… не знает, и в лицо ево признать не может»