Повседневная жизнь во времена трубадуров - XII—XIII века - [5]

Теперь, когда свирепствует холод, / И все дрожат от него и зябнут, / Светские развлечения, ухаживания за дамами / И песни, равно как и любовные утехи, / Ценятся гораздо больше, чем в то время года, когда на свет появляются листья и цветы. / Но тот, кто отважен и бодр, / Не должен зависеть от привычных нам времен года и от общества. / Ведь только от своего благородного сердца следует ему ожидать помощи[1].

Но если дела и поступки крестьянина или монаха вписываются в размеренный ритм часов и дней, то жизнь трубадура полна превратностей: заказ, выполнение заказа, устный «перформанс» — все это зависит от его энергии, способности преодолевать расстояния и приспосабливаться к новой обстановке. Его повседневный образ жизни, его личная жизнь крайне нестабильны, полны неожиданностей и являют собой череду контрастов между веселой — как добровольной, так и принудительной — жизнью при дворе сеньора и существованием в бедной хижине, где каждый день начинается с заботы о хлебе насущном, между путешествием на сытый желудок и голодным бродяжничеством, между опасными дорогами войны и не слишком безопасными тропами паломников; не заказан трубадуру и путь за море в рядах крестоносного воинства. Поэтому дорога занимает в повседневной жизни трубадуров не менее важное место, чем жилище сеньора.

Из-за недостаточной сохранности рукописного наследия трубадуров мы вряд ли можем в полной мере оценить их вклад в культуру средневекового Запада. Однако недавние работы историков и литературоведов, музыковедов и антропологов с уверенностью позволяют делать выводы о действительно крайне важном значении trobar*, новой поэзии, воспевшей на народном языке мирскую любовь, получившую название fin’amor*, «куртуазная любовь». В бурную эпоху Крестовых походов латинское, христианское и даже клерикальное воздействие церковной музыки (tropator, «сочинитель тропов», неканонических вставок в литургические тексты, превратился в trobador) столкнулось с влиянием поэтической культуры арабов-мусульман. Военной добычей сеньоров-южан, помимо оружия, тканей и модных одежд, становились прекрасные рабыни, получившие образование при андалусских дворах. Вслед за Робером Лафоном, не стоит удивляться, что «песенное исполнение стихов, будь то в Окситании, на юге Испании или на Востоке, всегда являлось непременным атрибутом придворного празднества. В то же время любовь становилась признаком утонченности нравов»[2]. Повинуясь распространившейся повсюду моде, мирскую любовь воспевают в стихах на народном языке, и дерзкое искусство trobar, с самого своего возникновения подрывающее моральные устои порядка, установленного латинской Церковью, стремительно завоевывает популярность. Однако, говоря о становлении «целостной цивилизации, как на высоком интеллектуальном уровне, так и на уровне повседневной жизни»[3], нельзя забывать о той большой роли, которую сыграли в этом процессе окситанские и испанские евреи, переводчики и коммерсанты[4].

Археология, история искусств, изучение родословных аристократических родов юга, литературные изыскания — вот передовые рубежи штудий, посвященных Средневековью в Южной Франции. Руины крепостей или городских жилищ XII–XIII веков, раскопки на кладбищах, фрагменты настенных росписей, миниатюры, украшающие рукописи, комментированные издания куртуазных романов на окситанском языке, короткие отрывки стихотворений, архивные документы, нотариально заверенные описи, редкие книги записей, сохранившие для нас описания жилища, еды, поведения за столом, одежды и украшений — вот те источники, которые специалисты в области различных дисциплин учатся читать «по-другому» и использовать их все без исключения. Ничто не остается без внимания. Еще несколько десятилетий назад историки считали «Книгу Чудес» Гервасия Тильберийского[5], составленную в конце XII века, слишком субъективным памятником литературы, чтобы на его основании можно было делать объективные выводы, и слишком фантастическим, чтобы воспринимать его всерьез. Сегодня они с энтузиазмом изучают его, дабы определить место чудесного, место легенды в ментальности южан, ибо тексты так называемого практического характера (завещания, брачные контракты, купчие…) дают картину, искаженную юридическим рационализмом. Впрочем, теперь считается, что все источники — в том числе и законодательные акты — носят субъективный характер и, следовательно, представляют особенный интерес. Привлекая тексты генеалогий и жизнеописаний, исследуются метаисточники, способствующие расширению базы данных, полученных историками-документалистами и литературоведами. Таким образом, уже получены первые, неизвестные прежде сведения о передвижениях трубадуров, о связях, существовавших между жителями Лимузена, Оверни и Лангедока. Мысль о «связующей» — в прямом и переносном смысле — функции трубадуров в исследуемых нами двух веках находит, таким образом, новые подтверждения.

Земля в окружении морей и гор, ее согревает солнце и овевают ветры

Пространство, на котором жили и творили трубадуры, занимало примерно половину нынешней Франции; в этих краях прежде говорили на языке «ок» (так в нем звучала утвердительная частица «да») и его диалектах; отсюда пошло название «Окситания», а язык стал именоваться «окситанским». Земли Окситании простирались между Атлантическим океаном и Средиземным морем, между Пиренеями, Центральным Массивом и Альпами; ее южные границы проходили по Пиренейским горам, затем следовали вдоль средиземноморского побережья и далее, совпадая с границами графства Прованского, соседствовали с Итальянским королевством. На севере окситанские земли граничили с краями, где во времена трубадуров говорили на старофранцузском языке, именуемом также языком «ойль» (так в нем звучала утвердительная частица «да»), однако эта граница не имела четкого выражения. С запада на восток окситанский рубеж, вобрав в себя провинции Сентонж и Пуату, отчетливо изгибался к югу, обходил аббатство Гранмон, захватывал Марш, оставляя северянам Берри и Бурбоннэ, затем Клермон-Ферран и Овернь, оставив в стороне Сент-Этьенн, пересекал Рону между Романом и Валансом, обнимал Дофинэ, а потом сливался с границей, отделявшей графство Прованское от Ломбардии.