Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого - [78]

.

Однако все эти разительные проявления религиозности, все рвение, с которым старались хранить и укреплять веру, не могли изменить того факта, что реальность несколько отличалась от того, как ее иногда изображали, и от того, какой ее, вероятно, желали бы видеть.

Если против богохульников принимались столь многочисленные и суровые меры, значит, богохульники, закоренелые и многочисленные, существовали. Достаточно было зайти в городскую лавку или пересечь ярмарочную площадь, чтобы услышать, как купец раз десять-двенадцать подряд поклянется именем Бога и всех его святых, что его товар лучший в мире[338]. Вот начинают торговаться, и торговец восклицает: «Во имя Бога, ни ради Его конечностей, ни ради Его жизни ничего не отдам дешевле!» А покупатель в ответ: «Ни ради Его мозга, ни ради Его уст не дам за это больше!»[339] Это лишь безобидные присловья в числе многих других, яркие примеры которых литература может предоставить в изобилии и цитировать которые излишне. Чаще всего клялись частями тела Христа, его кровью или внутренностями; этим объясняется, почему Людовик Святой, выставив богохульника на помост в самом людном месте города, иногда приказывал вешать ему на шею, в качестве унизительного укора, кишки животных. Но всех усилий короля было недостаточно, чтобы искоренить зло, и можно сказать, что рука правосудия, неустанно трудившаяся с 1261 г., в конечном счете устала — в 1268 г. папа, полностью одобряя рвение французского короля и призывая его неуклонно продолжать в том же духе, тем не менее предостерег его от суровости, достойной Навуходоносора и Юстиниана, а в 1269 г. штрафы за богохульство были отменены[340].

Хоть церковные праздники отмечали с усердием и большой набожностью, но часто они становились еще и поводом для разгула. В праздничные дни многие пользовались обязанностью, которую предписывала церковь, не задумываясь о религиозной цели, ради которой предоставляется досуг. Лучше бы некоторые мужчины и женщины, — замечает один проповедник, — работали, продолжая свое «трудовое дело», чем находили столь дурное употребление для отдыха. Ибо они собираются на площадях и на улицах, злословят о соседях, живых и мертвых, идут в таверны и напиваются там сверх меры либо ходят друг к другу и делают там «такие вещи, кои нельзя назвать красивыми и неудобно упоминать». Но даже не считая этих крайностей, а также шалопаев, которые в это время часами играют в кости, у многих людей, которые не относятся к большим грешникам, представление о праздниках прочно связывается с мирскими заботами. Обрезание Господне дает повод для достаточно вольных развлечений; на Богоявление можно хорошо поесть; масленица — день выпивок и пирушек; если во время великого поста со столов исчезает мясо, то у богачей там можно увидеть всю изысканную рыбу, какую способны давать реки и море; на Пасху же — когда «проповедь коротка, обед долог», как говорит Робер де Сорбон, — пасхальный баран покидает кухню в сопровождении множества съестных припасов. Что касается Рождества, то кредиторы никогда не забывают — это день, когда от должников требуют исполнения обещаний, а легкомысленные люди вовсю предаются сумасбродству. «В этот день многие веселятся во Господе, но многие также веселятся и в миру. Сколь безобразные сцены порой можно видеть в ночь под Рождество! Клирики играют в кости, обжираются и пьянствуют, и в один вечер они совершают больше грехов, чем за целый год»[341].

Если многие люди ходят на проповедь, стараясь извлечь из нее пользу, если она трогает многие души, то хватает и таких, кто быстро от нее утомляется и сбегает. Сколько людей, из числа самых послушных, рассеянно слушает краем уха и восхищается, ничего не понимая! Вот проповедник и говорит своей аудитории: «Знаете, не раз, выходя с проповеди, где безупречный мудрец предавал свой дух и тело на муки, дабы указать путь к истине, иные мужчины и женщины ничего не выносили с нее: то, что говорилось им, вошло в одно ухо и вышло в другое. Один говорит: "Боже! Пресвятая Мария! Как прекрасно проповедовал сей безупречный мудрец!" "А что он сказал?" — спрашивает другой. "Ах, — отвечает первый, — клянусь Богом, я ничего не понял!" Вам вполне ясно, что у этого человека есть сердце, чтобы воспринимать, глаза, чтобы смотреть, и уши, чтобы слушать». Поэтому проповеднику приходилось проявлять выдумку, чтобы его слушали внимательно[342]. Проповеди наполняли «примерами», то есть анекдотами, иллюстрировавшими речь и делавшими ее более привлекательной; но и этого не всегда было достаточно. Надо было еще знать приемы на случай, когда веки слушателей, несмотря ни на что, смежал сон. В таких случаях один проповедник, сделав паузу, начинал такую речь: «Жил-был король, звали его Артур…», и прославленное имя заставляло головы подняться; другой в подобных обстоятельствах восклицал: «Тот, кто спит в этом углу, не узнает моего секрета», и каждый, считая, что обратились к нему, старался показать своей позой, что весь внимание. Это еще добросовестные верующие; но были и другие, которых проповедь вообще не интересовала и которые покидали свое место, едва она начиналась. Один канцлер собора Богоматери, упрекавший парижских бюргеров за побеги такого рода, писал в 1273 г., имея в виду одно деревенское суеверие: «Так поступают жабы, когда цветет виноград: запах его цветов обращает их в бегство или убивает». Жак де Витри рассказывает, что видел одного рыцаря, никогда не присутствовавшего на проповеди; потому тот даже не сомневался, что проповедь — это месса, и полагал, что ее служат, чтобы принять дары