Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого - [76]

.

Церковь в Диве была посвящена Деве Марии. А ведь возрождение религиозности в XIII в., вспышка мистической веры, в которой видят одну из отличительных черт того времени (не то чтобы этот век был более религиозным, чем предыдущий, но в нем вера приобрела неведомые ранее облики), характеризовалось, помимо прочего, и широким распространением культа Богоматери. В то время как ученые мужи в университетах рассуждали и спорили о Непорочном Зачатии и мнения богословов по этому предмету разделились, народ давно разрешил эту проблему, уверовав в самое чудесное толкование. Сравнение с солнечным лучом, который проходит сквозь глыбу хрусталя, ничуть не замутив ее, для народа было достаточным объяснением. Уже и Рождество Богородицы, приходившееся на 8 сентября, праздновали при величайшем стечении верующих. Уже и девушки отмечали 25 марта праздник Благовещения, соблюдая по этому поводу пост. Обычай посвящать Богоматери седьмой будничный день, введенный в 1095 г. папой Урбаном II на Клермонском соборе, теперь соблюдали все. И день Сретения под названием «Chandeleur» вошел в число великих праздников[332].

Притом это был не чисто внешний культ: почитание Святой Девы проникло глубоко в души. В нем можно было утолить все стремление к чистоте, всю потребность в любви, всю жажду сострадания, жившие в самых простых и наивных душах. Об этом свидетельствуют не только бесчисленные святилища, посвященные Марии, бесчисленные паломничества, из которых самые трогательные, если не самые славные, направлялись в отдаленные уголки французской провинции; об этом говорит и множество тех сочинений на латыни или на народном языке, рассказов о чудесах, благочестивых песнопений, в которых на этой религиозной почве расцвело самое изысканное, самое возвышенное, самое богатое светлыми образами поэтическое чувство. Нельзя не растрогаться при виде того, как страстно столько мирских писателей, а также священнослужителей, знатных сеньоров и дам, равно как множество безвестных простых людей связывали с именем Богоматери все надежды на спасение, а также прощение и всю нежность милосердия. Уже обычным делом стало чтение не только «малой службы» Марии, но и пятидесяти «Аве Мария», составлявших «четки»[333].

Впрочем, духовенство старалось культивировать у верующих духовные добродетели. Помимо религиозного образования, которое давали в школах и в семьях, помимо воздействия на верующего со стороны священника или исповедника, пекущегося о его душе, главным средством влияния на массы у церкви была проповедь. Проповедь читали в церкви, где священник говорил либо с места перед prône, то есть решеткой, отделяющей хоры от нефа, либо с высоты амвона, то есть высоко поднятой трибуны на входе в хоры. Но проповеди читались и в капеллах монастырей, в коллежах и даже на городских площадях, на перекрестках, на улицах и адресовались посетителям ярмарок, праздным прохожим, безработным. Монахи, особенно якобинцы и кордельеры, проповедовали чаще, чем многие священники. Они выступали в церквах, когда их туда допускали; они проповедовали на открытом воздухе, зачастую добиваясь большего успеха, чем священники. Белое духовенство защищалось как могло, запрещая монахам выступать на паперти во время службы: ведь в таких случаях бывало, что верующие покидали церковь, чтобы послушать проповедника снаружи, и не приносили даров[334]. В некоторых торжественных случаях проповедь еще иногда читали с большой пышностью не в церкви, но под покровительством церковного духовенства. В вербное воскресенье 1265 г. из Парижского собора вышел крестный ход и после ряда остановок, во время которых читали и комментировали Евангелие, направился на оконечность острова Сите, в королевский сад, где был возведен помост с коврами и занавесями, с высоты которого говорил проповедник.

Благодаря всегдашнему мастерству ораторов, а также стихийному интересу многих верующих к предметам, о которых шла речь, на проповедь всегда приходила масса слушателей. Выступления некоторых проповедников вызывали восторженное восхищение, и они уходили в сопровождении свиты из людей, которым не надоедало их слушать. Но для того чтобы вызывать интерес, талант и репутация были для оратора не обязательными. Аудиторию могли живо интересовать самые суровые места в проповеди; когда выступающего перебивали, когда ему аплодировали или возражали, когда вступали с ним в короткие споры, — это значило, что его рассуждения слушают внимательно и стремятся докопаться до истины. Таким образом в выступление вносили свой вклад и слушатели; вот, среди прочих примеров, анекдот, рассказанный Робером де Сорбоном. Перед королем Франции выступал один очень ученый клирик. Он в своей речи дошел до рассказа, что к моменту Страстей все апостолы оставили Христа и вера в их сердцах угасла, что эту веру сохранила одна лишь Дева Мария и что в память такого постоянства на страстной неделе в церкви на заутренях гасят все свечи одну за другой, кроме одной, от которой их после зажигают в день Пасхи. Тут оратора перебил церковник более высокого ранга и потребовал не утверждать, что так было написано: ведь апостолы оставили Христа телом, но не сердцем. Но король — это был Людовик Святой — в свою очередь поднялся и сказал: «Высказывание было неложным: у святых отцов действительно сказано так. Пусть мне принесут книгу святого Августина». Книгу принесли, и король прочел в пассаже из комментариев к Евангелию от Иоанна: «Fugerunt, relicto ео corde et corpore»