Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого - [49]

Возможно, впрочем, что в Париже, переживавшем всеобщую социальную трансформацию, положение женщин менялось намного быстрее, чем в других местах. Женщины, почувствовав ослабление узды, могли этим воспользоваться и довольно резво рвануться вперед. Но не все были такими, как три кумушки в одной новелле, которых нашли мертвецки пьяными после кутежа, продолжавшегося день и ночь. Это было на Богоявление. Марга, жена Адама из Гонесса, и Маруа, ее племянница, отправляются, по их словам, купить требухи на два денье; на самом деле они собираются в таверну Перрона из Терна, нового трактирщика. Повстречавшейся им по пути даме Тифень, изготовительнице чепцов, удается убедить их пойти лучше к Эрну из Майе, на Ореховую улицу, где, как она уверяет, все будет спокойно, можно выпить хорошего равнинного вина и разрешат платить в кредит. И вот начинается пир. Они едят. Марга заказывает жирного гуся и целую миску чеснока, запивая его целыми кубками. Маруа требует гренаша — целый кувшин, чтобы заплатить за который ей придется продать свою корову, а еще вафель, и сыра, и чищеного миндаля, и груш, и пряностей, и орехов. Они заказывают кувшины все больше и больше, смешивают вина, какие-то смакуя мелкими глотками, другие глотая залпом. В полночь им приходит фантазия идти плясать наружу; они вынуждены оставить свою одежду в залог. Совсем голыми женщины выходят на улицу, где свищет обжигающий северный ветер. Они падают пьяными в грязь. Найдя их утром и приняв за мертвых, их относят на кладбище Невинноубиенных, где они следующей ночью просыпаются. А когда вокруг них собирается толпа, первые слова, которые, заикаясь, произносит едва пришедшая в себя дама Тифень, — «Пить, еще пить»[217].

Последние штрихи в достаточной мере указывают на шутовской характер рассказа, даже если женщины, любившие ходить в таверны, действительно существовали.

Лучше закончить на более серьезной ноте, выслушав некоторые сетования, приняв к сведению или пропустив то, что сочтем нужным, учитывая laudatio temporis actim[218] и пафос. Их автор, добрый старый аббат[219], писал свою мораль в начале XIV в. Женщин времен своей юности он может только похвалить. В ту пору они были простыми и честными. Пару себе они подбирали в своем кругу; мужа почитали и усердно занимались воспитанием детей, ходивших по воскресеньям с ними к мессе. Они слушали проповеди и извлекали из этого пользу. К мужчинам они не ходили, и ухажеры не смели обращаться к девушкам из хороших семей, мечтавшим лишь о том, чтобы достойно следовать примерам матерей и бабок. Их облик говорил об их скромности. Некоторые заплетали волосы в косы, обматывая их вокруг головы, другие стриглись. У них было всего три костюма: один свадебный, другой для воскресений и праздников, третий повседневный; это были длинные и широкие платья, сюрко с ниспадающими рукавами, суконные или шелковые шапероны. Пояс они носили высоко под грудью. Они сшивали свои рукава и крепили их ленточками; узкие туфли и рукава на пуговицах они оставляли распутным женщинам… Но теперь — по крайней мере, насколько слышит мудрый аббат: ведь он утратил зрение — сколько всяких безумных выдумок! Эти фальшивые волосы, из которых сооружают целые «hauchaites», целые здания! Эти рога на прическах, с которыми ходят на праздники или танцуют кароле! Эти утренние часы, которые тратят на то, чтобы все приколоть булавками и накраситься! Эти открытые груди! А эти собачки или ручные кролики! Мужья более не смеют делать внушения женам; за дочерьми более не присматривают; матери учат их кокетству; если проповедник осмелится их поучать, он пожалеет об этом — они ему заявят: «Вы это говорите, чтобы получить бенефиций»; а более смелые доминиканцы слышат и такие ответы: «Скажите же что-нибудь и о мужчинах: не забывайте, что вы живете нашим подаянием».

Возможно, во второй половине XIII в. многое действительно изменилось. Но уже почти двумястами годами раньше Гиберт Ножанский говорил то же самое[220].

Глава VII. Брак

Брак — это таинство. Все церемонии, связанные с ним, имеют религиозный характер; но с сакральным здесь смешиваются и мирские мотивы.

Церковь указывает времена в году, когда вступать в брак не дозволяется: с филиппова поста до восьмидневного праздника Богоявления, от первого из трех воскресений перед Великим постом до восьмидневного праздника Пасхи, от третьего дня перед Вознесением до восьмидневного праздника Троицы. Она устанавливает минимальный возраст вступления в брак — четырнадцать лет для юношей, двенадцать для девушек. Она предписывает, какие могут быть препятствия. Она осуждает брак по расчету.

Церковь принимает участие в актах, знаменующих завершение разных этапов создания семьи: в заключении брачного контракта, обручении и самой церемонии бракосочетания. В контракте священник уже присутствует; обручение происходит при нем, и он его торжественно признает (настолько торжественно, что в результате порой неожиданно возникают безвыходные ситуации: ведь когда он спрашивает: «Мартин, обязуешься ли ты взять в жены Берту, если на это согласится церковь», это «обязуешься» имеет двусмысленный характер — когда Мартин и Берта принимают такие обязательства, они уже могут считать себя мужем и женой, то есть священник, рассчитывая их обручить, женит их. Такое случается столь часто, что в результате церковные суды оказываются завалены делами, возникшими из-за этого недоразумения; поэтому Этьен Тампье, епископ Парижский, вынужден предписывать точные формулировки, которые бы переносили выполнение обязательства, несомненно возможное, на будущее