Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого - [18]

Кроме того, воин, побывавший в дальних странах, повидал там все богатства, все редкости, всю роскошь, какие могли порождать другой климат и всевозможные искусства чужих краев: оружие Испании, фрукты, пряности, ткани и драгоценные камни Востока. Вернувшись домой, он по-прежнему стремился их приобрести и прививал другим вкус к ним, а купцы, пользуясь дорогами, которые проторили воины, как раз могли ему предложить все больший выбор таких товаров. Для удовлетворения этих новых потребностей ему опять-таки требовались деньги, приносившие другим такую же пользу, как и ему самому: ведь если он забирал деньги у людей, то не безвозмездно — взамен он отдавал земли и дома.

В Париже поначалу все принадлежало ему. Но по мере наплыва народа, устремившегося сюда, чтобы удовлетворять его запросы, ему мало-помалу пришлось уступить многое из того, что прежде составляло его собственность. Чтобы у ремесленников были мастерские, а у купцов — лавки, он оставил себе только владения внутри кварталов, покинув дома, шедшие вдоль улиц. На его территориях сады все больше сокращались, уступая место строениям и новым подъездным путям. Что касается самого сеньора, то он, все успешней продавая свою собственность, в конечном счете покидал город, сохранив здесь лишь минимум владений, и начинал строительство в предместьях — по соображениям экономической выгоды, а вскоре, поскольку горожане становились беспокойными, уже и по соображениям личной безопасности.

Так выросло бюргерское население Парижа, становившееся тем сильнее, чем больше его было. Оно уже не работало только на сеньора, а начало брать в расчет и собственные нужды, которые могло удовлетворять благодаря своим деньгам; эти люди стали потребителями. Теперь горожане торговали друг с другом; это сильно стимулировало ремесла и коммерцию, и активный обмен товарами дал всем возможности для процветания.

Одновременно те же горожане обрели свободы, коренным образом и выгодно изменившие их положение. В то время как сельское население, рассеянное среди полей, где эти люди и жили, и работали, по-прежнему испытывало сильный гнет со стороны господина, и даже посад, расположенный у подножия замка и находящийся под его защитой, ощущал на себе властную требовательность сеньора, жители городов приобретали гарантированную защиту. Получали они ее благодаря богатству, но вместе с тем и благодаря той силе, которую представляло их общество. Людьми, объединенными в группу, уже нельзя было манипулировать так же легко, как одиночками; люди, каждый день бывавшие другу друга, обменивавшиеся мнениями, сообща выдвигавшие претензии и требования, в конечном счете начинали более четко представлять собственные интересы и способы их осуществления; они осознавали самих себя, приобретали большую твердость суждений и последовательность в решениях.

Чтобы оценить значение подобных перемен и их выгодность для населения Парижа, достаточно сравнить положение в XIII в. самого города и одного из его предместий.

Например, обитатели Сен-Жерменского предместья были обязаны соседству со столицей тем, что в XII в. узы их серважа ослабли. Они зависели от аббатства, которое тогда освободило их от прежних тальи, барщины и различных обязанностей в обмен на ежегодный чинш в три су с очага. Кроме того, в 1250 г. они были избавлены от менморта, формарьяжа[76] и всех прочих повинностей за сумму в двести парижских ливров. Однако они по-прежнему были вынуждены подчиняться многочисленным требованиям, обусловленным домениальным режимом: свой хлеб им приходилось печь в сеньориальной печи[77]; право на выпас своего скота они были обязаны оплачивать; за сбор винограда со всех виноградников, за которые они платили чинш аббатству, они должны были оставлять монахам в качестве десятины сетье[78] «чистой капли» на мюид[79], более четверти или треть всех выжимок, а перерабатывать урожай надо было непременно на прессах аббатства; им приходилось в полной мере нести бремя тальи, наложенной королем; их женщины в первый день, когда возвращались в церковь после помолвки или родов, были обязаны приносить пожертвования, характер и размер которых указывались и регламентировались.

А вот в Париже дышалось гораздо легче. Там господином, основным господином, был король, а его власть так не притесняла индивидуума. У парижского населения имелись обязанности, но были у него и привилегии. В результате по сравнению с остальной Францией и даже с некоторыми «коммунами» оно оказывалось в совершенно особом положении. С тех пор как короли сделали этот город главным местом своего жительства, он попал под их власть, что практически означало действенную защиту от сеньориального произвола. «Бюргеры короля», как титуловали себя парижские бюргеры, были, конечно, подданными, но подданными непосредственными и тем самым — привилегированными. Как бы по молчаливому соглашению они получали королевскую благосклонность в обмен на свои услуги. Верные подданные, они порой доказывали преданность королю в неопровержимой форме. Когда в 1227 г. французские сеньоры сговорились захватить юного Людовика IX и двинулись к Парижу, горожане, узнав об опасности, направились в Монлери, где ждал их король, и привезли его в столицу под своей вооруженной охраной, удержав мятежную знать на почтительном расстоянии