Повседневная жизнь старой русской гимназии - [18]

Но не всегда дело кончается так гладко, когда неприятности не оставляют большого следа и когда в результате чувствуешь себя вполне правым. Сегодня, например, я уже не чувствовал себя в таком бодром, уравновешенном настроении, а поводы для столкновений опять нашлись. Прозаниматься пришлось, по обыкновению, пять уроков подряд, что уже само по себе способно сильно утомить, а тут еще и разные неприятности. На первом же уроке в VIII классе (по грамматике) оказалось, что некоторые «специалистки» не имеют элементарных сведений о глаголе, хотя вчера я употребил на объяснение этого целый час, да и по учебнику это тоже им было задано. Пришлось опять поворчать на них, одной поставить 2, а другую посадить, не доспросив до конца, так как она была настолько невнимательна, что даже забыла, о чем я ее спрашиваю. На другом уроке в VIII классе (методика русского языка), когда начали разбирать статью для объяснительного чтения, поднялся опять шум, и я с трудом водворил порядок. А на последнем уроке (педагогике) ученицы начали заранее отказываться в количестве чуть не половины класса, хотя я без предварительного рассказа не задаю им ни одного урока и вчера я рассказывал им целый час. Это возмутило меня; я стал говорить, что, очевидно, рассказывать для них совершенно бесполезно, что они совсем не желают работать; а в заключение объявил, что раз они злоупотребляют отказами, то больше отказов я не принимаю. Когда затем я спросил одну ученицу и она отвечала, то одна из только что отказавшихся учениц начала ей подсказывать самым бесцеремонным образом, не обращая внимания на мои замечания. Поэтому я, окончив спрашивать первую ученицу, вызвал ту, которая си подсказывала, но она отвечать отказалась, а когда я упомянул о ее подсказках, начала категорически отрицать это, а потом ушла из класса. Девица эта умная, развитая, и ее отношение глубоко оскорбило меня. Как ни стараешься относиться к ним по-человечески, но и ответ чаще всего встречаешь именно такие поступки. Девушка, честная в отношениях к другим людям, не считает сколько-нибудь позорным нахально лгать в глаза учителю, и только потому, что учитель, т. е. человек другого лагеря, человек, так сказать, вне закона. Страшно больно действуют такие факты, такие незаслуженные оскорбления. И я сегодня весь вечер в самом подавленном состоянии духа… Я ходил по пустым, темным улицам города, и такое одиночество, такая тоска в душе! Для чего в самом деле живешь, для чего работаешь, когда не заслужить в результате даже просто человеческого отношения со стороны своих учениц? А между тем сколько сил, сколько времени поглощает этот неблагодарный труд!

14 ноября

Вчера и сегодня праздники, но отдыху почти никакого. Вчера, не выходя из комнаты, сидел за письменными работами с утра до 7 часов вечера. Немало времени употребил на них и сегодня. И в результате успел проверить только одну работу VIII класса. А там лежат еще три непроверенных работы, которыми придется заниматься уже в будни; и притом поскорее, так как на той неделе должны поступить новые.

15 ноября

Сегодня день истерик, в которых, впрочем, я не виноват. Утром собрались педагоги и восьмиклассницы в приготовительном классе, где должен был состояться пробный урок, но практикантки все нет и нет. Прождав минут 15–20, решили, наконец, разойтись, но когда пошли из этого здания, то оказалось, что практикантка сидит на кухне и горько плачет. Из-за этого она и не явилась в класс. Ученица эта дала уже удачно 2 пробных урока, так что дело это для нее знакомое. Но на этот раз напала какая-то робость, волнение, нервы расходились, и в результате урок не состоялся. Пришлось успокаивать ее, а урок отложить на послезавтра.

На последнем уроке словесности в VIII же классе вышла опять история — с той самой И-и, которой пришлось сделать замечание 12 ноября. На этот раз у нас все было мирно. Отвечала урок совсем другая ученица; И-и же, которая на днях тоже должна давать пробный урок и не раз уже сегодня толковала со мной по его поводу, начала почему-то засовывать одну свою книжку под парту; потом, видя, что я смотрю, достала ее, начала пересмеиваться с соседкой, и вдруг, закрывши лицо руками, зарыдала. Ее окружили, начали уговаривать; но И-и в истерическом припадке, не давала отнять рук от лица, не хотела идти и из класса и, плача, гнала от себя утешавших ее подруг. Наконец, когда она немного успокоилась, удалось увести ее из класса; но из коридора еще некоторое время доносились ее рыдания. Что за причина этого, трудно сказать. Утешавшей ее классной даме И-и говорила, что ей все надоело, и гимназия в том числе, возможно, что девушка переживает какой-то кризис; отчасти, может быть, связанный с тем, что ей, из-за недостатка средств, пришлось отказаться от уроков любимой ею музыки. Вдобавок же ко всему этому она, очевидно, малокровная и с несколько развинченными нервами. При свете всего этого я иначе взглянул теперь и на ее предыдущее поведение, несколько странный и придирчивый тон. Разочарование и скука, очевидно, тут не напускные, а искренние и до болезненности острые. А какие ныне слабые, чувствительные нервы! Какая болезненная молодежь! И как, наверно, отражается на них весь формализм нашей школы, все эти мелочи, которыми, иногда сам того не замечая, обижаешь их. И каким внимательным к их болезненным душам должен быть современный педагог. А между гем сверху как будто нарочно все направляют к тому, чтобы еще гуже натянуть эти и так уже туго натянутые нервы. Все усиливаются требования строгости в надзоре, в баллах; вводятся экзамены и всякий другой формализм. И за все эти легкомысленные «реформы» расплачиваются все те же бедные дети нашего нервного, больного иска, живущие в тяжелую эпоху казней и самоубийств…