Повседневная жизнь старой русской гимназии - [128]

А между тем лучшими агитаторами против классных дам и в среде учениц, и в среде педагогов являются сами же классные дамы. Своим поведением они объединили весь учительский персонал — и старых и новых педагогов, и состоящих классными наставницами, и не состоящих, и мужчин, и женщин. Даже учитель пения, это забитое существо, стоящее в стороне от всей корпорации и даже не бывающий на советах, и тот, даже ничего не слышав о нашем конфликте, заговорил в одном духе с другими. Один на один со мной этот скромный педагог конфиденциально, полушепотом спросил вдруг меня, для чего существуют классные дамы: для порядка или нет. И когда я сказал, что поддержание порядка — на их же обязанности, учитель пения рассказал мне, что классные дамы, сидя у него на уроках и на спевках, позволяют ученицам делать что угодно, за порядком совершенно не следят, и ему приходится и петь, и репетировать, и играть на скрипке, и в то же время следить за порядком. И в результате этого — полный хаос. Об этом он не раз уже заявлял начальнице, но та (как я сам слышал) всегда говорит с ним грубым, высокомерным тоном и никакой помощи не оказывает. Классные дамы, пользуясь его скромностью и беззащитностью, тоже усвоили по отношению к нему грубый и дерзкий тон и не стесняются покрикивать на него даже при ученицах (об этом ученицы и сами мне не раз говорили).

И вот эти-то особы, являющиеся настоящей язвой гимназии, пользуются особым покровительством начальства, учительский же персонал, посмевший из самозащиты выступить против них, третируется как шайка каких-то чуть не революционеров!

6 ноября

Служу нынче в трех местах, и в каждом месте свои неприятности. В прогимназии, где я состою председателем, начинает показывать когти учредительница прогимназии г. К-на, и на почве двоевластия — обычного зла в женских учебных заведениях — уже начались недоразумения. Как содержательница прогимназии г. К-на считает себя первым лицом, а на председателя педагогического совета склонна смотреть просто как на своего секретаря. Несмотря на то что я ни гроша не получаю с нее за свой труд, во внимание к скудному бюджету прогимназии, — г. К-на начала уже проявлять но отношению ко мне свой характер, хотя я со своей стороны виновен разве только в излишней уступчивости. Вызывающее отношение ко мне г. К-ной сказалось уже на первом четвертном совете. При обсуждении поведения учениц она все время спорила со мной, отстаивая, например, ту мысль, что обман относится не к поведению, а к прилежанию. Говорила все больше свысока и аргументировала тем, что она в этом более смыслит, так как у нее есть дети, а я холостой. Спорить пропив таких аргументов я не стал. А г. К-на, не ограничиваясь этими выходками на совете, после совета наедине высказала мне свое неудовольствие по поводу того, что я, получив бумагу о назначении учительницы, диплома ее ей не показал (хотя г. К-на об этом и не просила). Если так будет продолжаться и дальше, то остается только раскланяться с г. К-ной и ее прогимназией.

В мужской гимназии другое. Enfant terrible мой — это III класс, где сорок восемь мальчишек и папаша-немец, стоящий всех сорока восьми. Желая отомстить мне за четвертную тройку его сыну, он чуть не каждый день бегает к директору с доносами и грозит написать окружному инспектору, с которым он большой приятель. Последний очередной донос на меня состоял в том, что я требую от учеников выразительного чтения, а когда директор это одобрил, Ф-ман (такова фамилия немца) пожаловался, что я не показываю ученикам, как надо декламировать. Директор сделал мне замечание, и я решил сегодня исправить эту ошибку. Хотел было прочесть ученикам «Полтавский бой», но не успел прочитать и трети стихотворения, как увидел, что несколько человек уже начали шалить, пользуясь тем, что я спустил их с глаз. Рассерженный этим, я прервал чтение, поставил трех человек на ноги и сделал им довольно резкий выговор, указав, что они не понимают, когда с ними хотят обращаться по-человечески (до сих пор, несмотря на постоянные шалости, я ни на кого еще не жаловался и никого не записывал в кондуит), что несколько сорванцов мешают работать всему классу, не дают ни объяснять, ни отвечать, я что если так будет продолжаться, то остается только уволить из класса несколько человек, так как класс и так слишком велик. Ребята присмирели и весь урок сидели так тихо, как никогда.

Что же касается женской гимназии, то там одно зло — начальница и ее фаворитки — классные дамы, с которыми теперь у учителей и учительниц все время идут неприятные разговоры. Классные наставницы получили пакеты от директора, где он освобождает их от канцелярской работы по должности классных наставниц (выставление баллов в дневниках, четвертные отчеты и т.п.), сохранив за ними моральное влияние на учениц. А классные дамы, чувствуя, что эта работа может быть возложена на них, стараются доказать, что они и так страшно заняты, а указание на то, что у них работы сравнительно мало, считают за личное оскорбление. Но интересно для их психологии то, что когда на совете директор, отстаивая то, что классными наставницами должны быть учительницы, аргументировал тем, что классные дамы никакого авторитета в глазах учениц не имеют, те не сочли это обидным для себя и вполне с этим согласились. И эти особы считают себя тоже педагогами! Не будучи в состоянии оказать какое-либо воздействие даже на средние классы, классные дамы стараются даже и не заглядывать в VIII класс. Тот, предоставленный сам себе, в свободное время, конечно, шумит и шалит. А классные дамы каждый восьмой класс рисуют как каких-то извергов рода человеческого. И в результате начальница, не желая вникнуть в существо дела и настроенная своими фаворитками против восьмых классов, то и дело обрушивается на них с обычной для нее резкостью и раздражительностью. Так было и сегодня, когда она раздавала восьмиклассницам ведомости. Когда я после этого пришел туда на урок, мои словесницы (их нынче только семь) были, видимо, страшно расстроены и стали делиться со мной своими огорчениями. Начальницу за ее резкость и несправедливость девушки очень обвиняли. «Она накричала на нас, — говорили они, — назвала нас «сумасшедшим домом»». Всякая мелочь вызывала ее раздражение. «Теперь война, столько жертв, а вы… завиваетесь!» Но особенно обидными показались ее нападки на одну бедную девушку, учащуюся на благотворительный счет. Выкорив ее перед всем классом за это, начальница говорила, что она только зря занимает место в гимназии и т.п., чем довела ученицу до слез. Немало горьких чувств сеют в ученицах такие педагоги, и ученицы, с дрожью в голосе и со слезами на глазах рассказывая мне об этом, от души говорили, что им нечем будет помянуть гимназию, — «только вот с девочками-подругами жаль расставаться». «Да Вас еще вспомним», — подумав добавила одна. — «Скажете: вот двойки-то нам ставил», — возразил я. «Нет, Вы хоть и ставите, да справедливо», — ответила одна, получившая от меня в этом году уже не одну двойку. На этот раз вместо спрашивания они попросили меня еще раз прочитать заданные стихотворения. Я, принимая во внимание их настроение, согласился на это. Одна из них начала читать «Медвежью охоту» Некрасова, а я останавливал их внимание на наиболее выдающихся местах. Они, видимо, сами заинтересовались, а блестящая характеристика людей 40-х гг. («Диалектик обаятельный») так им понравилась, что они сами выразили желание выучить ее наизусть.