Повседневная жизнь средневековой Москвы - [140]
Нельзя не сказать и о так называемом «поцелуйном обряде» — еще одном случае появления женщин в обществе, весьма удивлявшем иноземцев. Мейерберг рассказывает: «Всегда входит в столовую и жена хозяина в самой нарядной телогрее и во всём женском убранстве в сопровождении двух или многих прислужниц; она подает знатнейшему из собеседников чару водки, омочив в ней края своих губ. А пока пьет он, она поспешно уходит в свою комнату, надевает на себя другую телогрею и тотчас же приходит назад для исполнения такой же обязанности к другому собеседнику. Повторив этот обряд с каждым из прочих гостей, потом она всегда становится у передней стены: стоя там с опущенными на пол глазами и сложив по бокам свешенные вниз руки, она отдает терпеливые уста поцелуям собеседников, которые подходят к ней по степени своего достоинства и от которых так и разит неприятным запахом всего, что они ели и пили». Сходно с этим и описание Котошихина, знавшего, чем поразить читателей-шведов. Правда, беглый подьячий описывает ритуал в обратном порядке: сначала целование, а затем питье: «Обычай же таковый есть: пред обедом велят выходити к гостем челом ударить женам своим. И как те их жены к гостем придут, и станут в полате, или в ызбе, где гостем обедать, в болтом месте, а гости станут у дверей, и кланяются жены их гостем малым обычаем, а гости женам их кланяются все в землю; и потом господин дому бьет челом гостем и кланяетца в землю ж, чтоб гости жену его изволили целовать, и наперед, по прошению гостей, целует свою жену господин, потом гости един по единому кланяются женам их в землю ж, и пришед целуют, и поцеловав отшед потомуж кланяются в землю, а та, кого целуют, кланяетца гостем малым обычаем; и потом того господина жена учнет подносити гостем по чарке вина двойного или тройного з зельи, величиною та чарка бывает в четвертую долю квартаря или малым болши; и тот господин учнет бити челом гостем и кланяетца в землю ж, сколко тех гостей ни будет, всякому по поклону, чтоб они изволили у жены его пити вино; и по прошению тех гостей господин прикажет пити наперед вино жене своей, потом пьет сам, и подносят гостем, и гости пред питием вина и выпив [и] отдав чарку назад, кланяютца в землю ж; а кто вина не пьет, и ему вместо вина романеи, или ренского, или иного питья по купку; и по том питии того господина жена, поклонясь гостем, пойдет в свои покои, к гостем же, к бояроням, тех гостей к женам»>{605}.
На первый взгляд не вполне ясно, как «поцелуйный обряд» мог сочетаться со строгостью древнерусских нравов. Разгадка лежит в средневековой трактовке поцелуя как знака внимания и уважения, бессловесного пожелания человеку быть целым (отсюда и само слово) и здоровым. Н.Л. Пушкарева пишет: «“Поцелуй” предполагал лишь прикосновение губами к губам, “дух в себе удержав”. Так должны были целовать друг друга соседи, побратимы, друзья, гости, а также все власть имущие (давно известно, что русская культура предполагала нормальность таких поцелуев между лицами одного пола, и выражали они признательность, соучастие, уважение и расположение)»>{606}. Таким образом, «поцелуйный обряд» не носил никакого оттенка сексуальности, как бы этого ни хотелось видеть иностранным наблюдателям русской жизни.
Очевидно, что «теремное рабство» русской женщины было весьма условным. Скорее всего, иностранцы сконструировали этот миф под влиянием женофобской идеологии их отечественных собеседников и впечатлений от домашнего обихода знатных москвичей, чьи дома четко разделялись на мужскую и женскую половины, причем вторая, естественно, была закрыта от посторонних глаз. Конечно, ни о каком тендерном равноправии в XVI—XVII веках и в более раннее время говорить не приходится; однако нельзя не признать за женщиной той эпохи определенные права, равно как и обязанности. С одной стороны, многочисленные свидетельства указывают на господство мужчины над женщиной, поддерживавшееся авторитетом церковных писателей, юридической практикой и кулачным правом. Добавим, что само наименование женщин в документах по имени, фамилии и чину супруга уже указывает на их зависимое положение «Ивановская жена Морозова вдова Марья» или «стольничья жена Петровская Вельяминова Мария». На надгробиях иногда прибавлялось и имя отца: «преставися раба Божия Васильева жена Ивановича Карпова Мария Григорьева дочь Афанасьевича Булгакова». С другой стороны, можно говорить о том, что в эпоху Московского государства свобода женщин, уважение к ним, их роль и значение в семейной и общественной жизни были более значимы, чем это традиционно представлялось. Вероятно, широкому распространению мифа о «теремном рабстве» мы обязаны не только иностранным путешественникам, но и историкам XIX века, сочувствовавшим современному им движению за равноправие полов и невольно сгущавшим краски при описании суровых нравов эпохи русского Средневековья. Следующая глава посвящена любви, которая вряд ли могла бы расцвести, если бы в средневековой Москве в отношениях между мужчиной и женщиной господствовали только плетка да грубая ругань.
Была ль любовь?
