Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - [188]
Статья в ленинградской газете послужила первым залпом (и отнюдь не холостым) в начавшейся травле Пугачевой, имя которой стали склонять налево и направо в центральной советской печати и на радио (так когда-то травили Марка Бернеса после статьи Свиридова в 1958 году[23]). Одни названия публикаций чего стоят: «Поставим “звезду” на место?» («Известия»), «“Концерт” в холле отеля» («Комсомольская правда»), «Звезда распоясалась» («Советская Россия») и т. д. Статьи были явно заказные, а вот письма трудящихся организовывать не пришлось — этого добра и так было навалом, по любому поводу (причем до сих пор). Возмущенные «хулиганством и безобразиями», как с цепи сорвавшиеся читатели с гневом требовали прижать к ногтю «певичку», лишить ее звания, отменить гастроли, а главное — запретить выезд за пределы СССР, не пускать не только в капстраны, но даже в Болгарию и Монголию (родина дубленок для советских людей). Развернувшуюся в лучших традициях советской прессы вакханалию прервал член политбюро Александр Яковлев, позвонивший в Ленинград и приструнивший не в меру активную общественность (и весьма вовремя: материалы дела уже дошли до районного суда, куда голосистая ответчица не явилась — уехала выступать в Швецию). Времена все-таки уже стояли на дворе не те. А в следующем после скандала 1988 году Пугачева была признана самой популярной эстрадной исполнительницей в СССР.
Но нас в данном контексте интересует такое суровое наказание, как запрет на выезд за границу, иными словами, когда жизнь в родной стране толкуется как тяжелое испытание, способное исправить провинившуюся певицу. Что же это за наказание такое и как оно влияло на повседневную жизнь советской богемы, какое место занимало в системе ее ценностей? Разберемся по порядку. Как бы прочен ни был «железный занавес», советским людям все равно удавалось с каждым годом во все большем числе проникать за границу, несмотря на тройное сито всякого рода «треугольников» (что означало получение одобрительной визы директора, председателя профкома и секретаря парткома) и комиссий райкомов в составе старых и въедливых ветеранов партии.
Отсутствие хотя бы одной подписи на характеристике было подобно огромному шлагбауму, опустившемуся перед носом уже готового перепрыгнуть пограничную черту советского гражданина. В 1969 году Галина Вишневская, уже привыкшая каждые два года выезжать в США на гастроли, неожиданно столкнулась с чудовищной несправедливостью — секретарь парткома Большого театра потребовал от нее прийти на политзанятия, которые она, единственная из трехтысячного коллектива театра, ни разу не посетила (и куда он раньше смотрел!). Своенравная певица заявила, что ее больше интересуют не обсуждающиеся на политзанятиях мировые события, а бытовые трудности: кем заменить ушедшую домработницу и кто теперь будет стоять в очереди и варить обед? — «Но какой пример вы подаете нашей молодежи, которую надо воспитывать». — «Вот ее и воспитывайте, а от меня отстаньте!» На этом разговор закончился.
Прошел день, и в Министерстве культуры Вишневской заявили, что ее гастроли в Америке не состоятся, ибо Большой театр отказался подписать характеристику. В расстроенных чувствах Галина Павловна немедля позвонила… нет, не министру культуры Фурцевой, что было бы логичным для другой певицы, — а своему мужу Ростроповичу в Нью-Йорк, где он в это время загребал лопатой деньги для родного государства. Мстислав Леопольдович поддержал супругу: «Раз тебя не выпускают, я сейчас же собираю чемодан и уезжаю в Москву, ишачить на них больше не буду!» Он сразу же позвонил в совпосольство в Вашингтоне и объявил ультиматум: не пустите Галю — срываю свои концерты и лечу в Москву, а еще дам интервью «Нью-Йорк таймс» про политзанятия… Расчет «Буратино» оказался верным — посол Анатолий Добрынин поднял шум, точнее гром, раскаты которого услышали в Москве. Фурцева сама позвонила Вишневской и уговорила ее ехать на гастроли, «ведь Славочка там нервничает». Дело, конечно, не в «Славочке», а в неустойке, которую государство должно было выплачивать американцам в случае срыва гастролей. Иезуитство чиновников не знало предела — Фурцева сама и была инициатором попытки приструнить строптивую Вишневскую…
В случае выезда в капиталистическую страну требовалось и соответствующее разрешение органов КГБ. Обязательной была и справка из поликлиники, удостоверявшая осмотр у всех врачей и сдачу анализов — как будто советского гражданина готовили к запуску на космическую орбиту. Загранпаспорт выдавался только на время поездки и подлежал сдаче после возвращения в СССР.
Посещение комиссий райкомов партии также представляло собой серьезное испытание для богемы. Сидевшие в этих комиссиях ветераны сами по себе были вредными, задавая каверзные вопросы простым гражданам, а к творческой интеллигенции они относились с повышенным вниманием. В 1979 году на такую комиссию во Фрунзенском райкоме партии пришла Алла Пугачева, ей предстояло выехать в польский Сопот на престижный музыкальный конкурс, где годом ранее певица стала победительницей с песней «Все могут короли». Решение о ее поездке было согласовано на самом верху, что позволило Пугачевой не только отвечать на вопросы как вздумается, но и самой устроить экзамен комиссии. На вопрос одного вредного ветерана об операх Бетховена Пугачева потребовала от него сначала перечислить все оперы Россини. Такой наглости во Фрунзенском райкоме еще не видывали. Валидола хватило не на всех ветеранов. С тем и ушла.
