Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина - [162]
Стремление к «полному удовлетворению потребностей населения» в продовольствии и прочих товарах на практике обернулось массовым производством недоброй памяти крепленого «красного» вина и новых сортов водок — «Старорусской», «Пшеничной», «Сибирской». В 1979 году произошло историческое событие — с водочных пробок исчез язычок, за который тянули при раскупоривании бутылки, что было воспринято как очередное издевательство власти над народом (на деле же просто появился новый закаточный автомат). Вскоре «бескозырку» вытеснила современная винтовая пробка.
В столицах и крупных городах питейный ассортимент был довольно разнообразен; но в провинции его образцы уже включались в так называемые «продовольственные заказы», выдававшиеся на предприятиях и учреждениях под праздники. Например, в теперь уже далеком 1976 году в набор, получаемый сотрудниками оборонной отрасли одного из «закрытых» городов, входили продукты: «Говядина 4,1 кг, свинина 3,0 кг, язык говяжий 2,1 кг, куры 3,4 кг, консервы (лосось, шпроты, сардины всего 3 банки), кофе растворимый 1 банка, горбуша соленая 0,85 кг, колбаса варено-копченая 0,5 кг, сельдь баночная (банка), икра красная (банка 140 г), огурцы маринованные (2 банки), масло кукурузное (2 бут.), масло оливковое (2 бут.), водка "Посольская", коньяк армянский (3 зв.), рислинг (1 бут.). К оплате 70 руб. 94 коп.»>{122}.
Винно-водочный поток увеличивался, но к началу 80-х годов и этот источник бюджетных поступлений оказался мал для покрытия бюджетного дефицита. Несмотря на стремление к стабильности цен, характерное для брежневского режима, пришлось в 1981 году вновь поднять цену на водку — до 5 рублей 50 копеек, — что, впрочем, не вызвало социального протеста и воспринималось с известным юмором:
Следующее двустишие о том, что если будет больше, то «получите как в Польше» (там шли волнения во главе с профсоюзом «Солидарность» и Лехом Валенсой), как будто власть не пугало. В свою очередь, граждане тоже не слишком обращали внимание на плакаты, угрожавшие выпивохам экономическими санкциями:
«Вытрезвитель — 25—150 рублей.
Товарищеский суд — 30—100 рублей.
Потеря в заработной плате — 10—30 рублей.
Лишение премии — 30—100 рублей.
Лишение 13-й зарплаты».
По позднейшим признаниям финансиста В. С. Павлова, осенью 1982 года были подготовлены документы о новом повышении цен. Но его осуществлению помешала смерть Брежнева, а его преемник Ю. В. Андропов не счел возможным начинать свое правление со столь жесткой меры>{123}.
Вероятно, поэтому кампания борьбы за трудовую дисциплину «от рабочего до министра» сопровождалась появлением в 1983 году гораздо более популярной новинки — дешевой водки-«андроповки».
Неумеренное питье поддерживалось и стимулировалось не только существованием плановой советской торговли и нуждой государства в получении многомиллионного питейного дохода, но и другими условиями социального порядка — уравниловкой, растущим отчуждением человека от реального участия в экономической и политической жизни. На закате советской системы «заорганизованность» любого проявления общественной деятельности вызывала уже не энтузиазм, а пассивное неприятие и стремление «выключиться» из мира «реального социализма», где лозунги разительно отличались от действительности.
Мнимые «успехи» внутренней и внешней политики, нарушения законности, коррупция, подавление любого инакомыслия в сочетании с неофициальной вседозволенностью в повседневной жизни — все это формировало ту «застойную» атмосферу, о которой В. Высоцкий сказал:
Пропаганда создавала миф об «идеальном» трудящемся; по характеристике Брежнева на XV съезде профсоюзов, он «политически активен, нетерпим к расхлябанности и безответственности, к любым недостаткам в организации производства. Он непримиримый враг всякого мещанства, любых пережитков прошлого в сознании и поведении людей. Идеалы партии, идеалы коммунизма стали для такого рабочего сутью всего его мировоззрения». Однако немногие проводившиеся исследования уже в 70-е годы показывали, что реальный рабочий весьма отличается от идеологически предписанного образца, чье свободное время наполнено исключительно «богатым содержанием и творческим поиском»:
— 44 процента опрошенных крепко пьющих «пролетариев» считали, что «выпивка работе не помеха»;
— 38 процентов не могли указать никакой существенной причины для выпивки; полагали таковой встречу с приятелем или получку соответственно 26 и 16 процентов;
— 40 процентов не представляли себе предельно допустимой дозы выпивки>{124}.
Еще более тяжелая ситуация складывалась на селе, уставшем от бесконечных экспериментов вроде борьбы с «неперспективными деревнями» или показных кампаний «Из школы — в колхоз». Отток наиболее квалифицированных и энергичных людей в города, отсутствие перспектив, утрата ценностной ориентации привели к тому, что уже в 60-е годы деревня стала пить больше города: в структуре семейных расходов крестьян этот показатель составлял 5,1 процента против 3,8 процента у горожан (в дореволюционной России ситуация была обратная)
