Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции - [84]

Но мы не должны забывать, что наша сфера — только топография и что мы не собираемся писать политическую историю Клуба якобинцев, впрочем, еще никем не написанную и стоящую выше нашей компетенции. Общество друзей конституции существовало всего два месяца, когда помещение, где оно размещалось, оказалось слишком тесным для его многочисленных и все прибывавших членов. Стали подыскивать другое помещение в том же квартале, чтобы не удаляться от Манежа, где заседало Собрание, но братья-якобинцы, допущенные из любезности на заседания клуба, не желали лишиться подобного развлечения и предложили ему больший по размеру зал своей библиотеки, помещавшейся под крышей церкви и занимавшей всю длину здания. Это была длинная комната с хорошей вентиляцией и прочными сводами, в ней было много света, падавшего из шести высоких окон, и ее украшали портреты восемнадцати знаменитых монахов ордена святого Доминика. На каждом конце зала были устроены кабинеты, куда прятали ценные книги. В одной из этих комнаток была проделана лестница, которая вела в кабинет, где хранились первопечатные книги на пергаменте.

Обыкновенно Клуб якобинцев описывают как мрачное место, нечто среднее между кабаком и игорным домом. Воображению рисуются картины бурных заседаний, шумных прений ораторов в красных колпаках, ревущих на трибунах «вязальщиц»… словом, нечто вроде современных собраний анархистов, где поют революционные песни и подражают крикам животных. Это совершенно неверное представление. Якобинцы вносили в свои собрания, может быть, даже больше спокойствия и пристойности, чем Собрание, заседающее в Манеже. Если бы, для того чтобы убедиться в этом, у нас не было журнала их заседаний и отчета об их трудах, одной маленькой незначительной с первого взгляда подробности было бы достаточно. Предлагая обществу зал своей библиотеки, отцы-якобинцы не подумали убрать оттуда 20 тысяч книг, занимавших стеллажи вдоль стен, причем большинство этих томов были весьма редкими и ценными. Они стояли там, защищенные лишь деревянной решеткой, все время существования знаменитого общества. Только гораздо позже, когда они сделались национальной собственностью, их перенесли в монастырь Капуцинов близ Манежа, где беспорядочно свалили в пустую часовню.

Из зала клуба не потрудились даже убрать довольно странную картину, висевшую над входной дверью галереи. Эта аллегорическая живопись, которую Пиганоль приписывает ученику Симона Вуэ[286], изображала святого Фому Аквинского сидящим на фонтане, из которого через множество отверстий истекает вода истины. Фонтан этот окружен монахами различных орденов, все они спешат наполнить чаши драгоценной влагой, лишь один, стоящий на переднем плане картины отец-иезуит, держа в руках кружку, колеблется и медлит. Якобинцы, как и большинство других религиозных орденов, охотно позволяли себе подобные невинные шутки над знаменитым орденом[287], успеху которого они немного завидовали. Из этого видно, как мало эта обстановка походила на ту, какой упорно изображали ее художники, иллюстрируя разные моменты революции. Вместо рисуемого ими низкого, наполненного клубами табачного дыма зала, украшенного революционными эмблемами, с беспорядочно толпящимися санкюлотами с гнусными физиономиями, мы должны вообразить себе длинную галерею, вокруг которой амфитеатром расположены скамьи. С одной стороны ее — бюро и кресло президента, под ними стол, за которым работают секретари, а напротив — узкая и высокая трибуна оратора. Фоном для этой картины служат виднеющиеся между рядами книжных полок изображения суровых доминиканцев, задрапированных в белые одежды, и мрачных судей инквизиционных трибуналов. Даже алтарь для совершения литургии был сохранен и возвышался в конце клубного зала.

Заседания происходили по вечерам, почти без перерывов, каждые два дня. Они начинались в восемь часов и оканчивались к половине одиннадцатого. Что там делали? Там говорили, и, надо сознаться, часто говорили очень бессодержательно. Общество якобинцев, несомненно, являлось силой, но скорее влиятельной, чем активной. Те из его членов, которые были депутатами, являлись туда, чтобы ознакомиться с общественным мнением, другие получали оттуда свои директивы, но кроме этого там ничего не делали и не могли делать. Г-н Олар печатает подробные отчеты о каждом заседании; труд этот, когда он будет закончен, составит пять больших томов в 700 страниц каждый.[288] Это будет драгоценное собрание неизданных документов, очень полезное для справок, но прочесть его будет невозможно. Ум быстро утомляется этими длинными речами, очень громкими, очень напыщенными и очень пустыми.

«Тучи омрачают наш политический горизонт, но сияющие лучи свободы проникли даже в вертеп, где интрига плела свои гибельные сети… Французская нация заранее уверена, что времена, когда ее могли унижать, миновали…» и т. д. Вот типичный образец этих речей. Ораторы сменяют друг друга на трибуне, нанизывают фразы и периоды, постоянно говорят о решении победить или умереть, расхваливают свой патриотизм, восхищаются собственными добродетелями… Я думаю, что именно с трибуны якобинцев были впервые изречены известные метафоры, чей успех был так велик и эффект так долговечен, что они еще и теперь употребляются в известных кругах. Таковы, например: