Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции - [21]

Школа верховой езды переходила, таким образом, по очереди к нескольким лицам, причем каждый покупатель платил продавцу такую же сумму. Манеж сделался частной собственностью, на которую королевская казна не имела никаких прав и которая переходила из рук в руки все за те же 8 тысяч ливров. В 1777 году господин Виллемот купил ее за эту сумму у некоего Дайяна; он владел ей и в 1789 году и считал себя полным ее собственником, когда Национальное собрание напомнило ему, что он не имеет никаких прав на имущество, принадлежащее королевской казне.

Господина Виллемота выселили, несмотря на его горячие протесты[74], и Манеж принялись обустраивать сообразно его новому назначению. Это было необходимо, поскольку Собрание не помещалось в епископском дворце. Депутатов было около восьмисот человек, и многие из них не могли даже сесть. Зал был слишком узок, слишком длинен, там совершенно нельзя было двигаться и едва возможно дышать. Члены Собрания, помещавшиеся у окон, которые приходилось держать открытыми, страдали от сквозняка, а те, которые сидели поодаль, задыхались.

Несколько раз, казалось, трещали стропила, поддерживающие галерею, которая шла вокруг всей залы, и это пугало и производило суматоху. Во время заседания в понедельник, 19 октября, с разных сторон раздавались голоса, требовавшие другого помещения. Наконец, в следующий понедельник, 26-го, случилось несчастье, которого опасались: под тяжестью зрителей рухнули подпорки галерей. Люди, доски, обломки — все это посыпалось на депутатов, помещавшихся под галереей. Один из них, Виар, представитель Лотарингии, оказался тяжело ранен, а трое других получили ушибы. Но все же Учредительное собрание продолжало заседать в здании архиепископства еще десять дней после этого несчастного случая. Лишь в субботу, 7 ноября, президент прочел Собранию письмо архитектора Пари, извещавшего, что новый зал будет готов для заседаний через день, в понедельник Это сообщение всех обрадовало.

Во время тех девятнадцати дней, что Собрание заседало в доме архиепископства, оно сделало большое дело — постановило, что имущество, принадлежащее Церкви, должно быть передано в распоряжение нации. Знаменательно, что это постановление было принято 2 ноября, в день церковного праздника, по предложению епископа (Талейрана), под председательством адвоката церкви (Камюса) и в жилище высшего церковного сановника Франции.

Это важное решение, давшее в распоряжение национальной казны около 150 миллионов годового дохода, должно было иметь громадные последствия, и Собрание немедленно извлекло из него пользу для себя. Благодаря этому постановлению оно могло расширить помещение Манежа, заняв ставшие национальной собственностью монастыри Фельянов и Капуцинов и поместив в зданиях этих двух орденов большое количество своих учреждений, для которых не нашлось места в Манеже. Мы уже говорили, что оба монастыря выходили на улицу Сент-Оноре: Капуцинский монастырь[75] имел вид длинного стандартного, лишенного всякого стиля здания с голыми стенами и узкими окнами; наоборот, высокие двери монастыря Фельянов[76], построенного в 1676 году Франсуа Мансаром,[77] открывались прямо на Вандомскую площадь. Они были украшены четырьмя колоннами коринфского стиля, между которыми шел барельеф работы Жана Гужона,[78] который изображал Генриха III, принимающего отца Жана де Ля Баррьера, реформатора ордена. Эта превосходно украшенная стена заканчивалась фронтоном, на котором были изваяны щиты с гербами Франции. Пройдя через двери, посетители входили в широкий красивый двор, левая сторона которого была занята порталом монастырской церкви, возведенным в 1601–1608 годах в том оригинальном промежуточном стиле, который сменил Ренессанс и стал переходом к торжественным колоннадам XVII века[79].

Монастыри отделялись друг от друга лишь одним, довольно длинным проходом, который начинался в глубине двора Фельянов и скользил между стенами обителей достаточно широкой, но извилистой лентой до решетки, выходящей позади Манежа на террасу сада Тюильри. В конце этого прохода, в 1790 году еще виднелись остатки сделанного из раковин грота Гастона Орлеанского, обращенного в нечто вроде часовни. Этот переулочек был собственностью фельянов, устроивших его ради удобства сообщения и имевших право держать ворота открытыми или закрытыми по своему желанию[80]. В то же время королевская казна взялась поддерживать его за свой счет во время малолетня Людовика XV, который часто ходил слушать обедню в церковь фельянов; с того времени этот переулочек сделался самым употребительным входом в сад Тюильри.

Со времен Людовика XIII публика допускалась в сад беспрепятственно. Когда в 1789 году двор поселился в замке, были установлены некоторые признанные необходимыми ограничения для посетителей сада: до двенадцати часов дня туда стали допускать только членов Национального собрания и особ, снабженных карточками, «образцы которых имеются в сторожевых будках»[81]. С полудня сад был по-прежнему открыт для всех.

Таковы были в общих чертах в начальный период революции окрестности здания, избранного для заседаний Собрания, здания, в котором около четырех лет должен был помещаться законодательный корпус. Многие из депутатов Законодательного собрания, желая находиться вблизи от зала Манежа, поселились в квартале Тюильри: Ламурет и Кутон жили в 1792 году на улице Сент-Оноре, дом 343; Альбит, Базир и Жан Дебри также поселились на этой улице; Биго де Преамене снял квартиру на улице Дофина, в доме, выходящем непосредственно на двор Манежа. Очень многие расположились в отелях, на Мельничном пригорке, на улицах Святой Анны и Воробьиной. Фоше устроился в меблированных комнатах на улице Шабане; Карно и Карно-Фелен, оба из Па-де-Кале, сняли на Малой Карусели помещение в гостинице «Аррас»; Луве жил в доме 13 на набережной Вольтера; Верниго — в гостинице «Амир» на улице Орлеан-Сент-Оноре; Бриссо — на улице Гетри, а Лекиньо в «Гостинице Королевы» на улице де Бон.