Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - [178]

– На что меняете брюки?

– На хлеб.

Он дает мне буханку и говорит, что здесь килограмм. Я обрадовалась, схватила хлеб и засунула его себе под пальто. В этот момент меня и мужчину задержал милицейский патруль. В пикете на Мальцевском рынке было много людей: задержанные, сотрудники милиции. Пока дошла до нас очередь, мужчина доставал из-под ватника куски хлеба и ел, а окружающие с завистью глядели на него. Увидев это, милиционер заметил: «Ничего, весь не съешь». И оказался прав. Когда подошла наша очередь, сотрудники милиции обыскали мужчину и изъяли несколько буханок хлеба. Дежурный милиционер составил протокол, и мужчину тотчас же задержали для дальнейших разбирательств.

Затем сотрудник опросил меня. Я рассказала, что муж погиб на фронте, дома меня ждет голодный сын. Хлеб, полученный мною в обмен на брюки, взвесили. Оказалось, что он весит всего 700 г вместо обещанного килограмма. Меня спросили, что я возьму назад, хлеб или брюки. Я выбрала хлеб. Мне довесили его до килограмма и отдали. Я спрятала хлеб и, счастливая, побежала домой.

Увидев много хлеба, сын очень обрадовался. «Ты, мамочка, разрежь его на маленькие кусочки, и будем есть его понемногу». Я так и поступила. Мы поели и легли спать. Но заснуть не смогли. Хлеб не «давал». Подремлем минут двадцать – двадцать пять и просыпаемся. Сын спрашивает:

– Мама, ты спишь?

– Нет.

– Давай съедим еще по кусочку.

Так продолжалось до тех пор, пока не съели весь хлеб. На утро нас разбудил вой сирены воздушной тревоги и слова диктора, вылетающие из черного рупора репродуктора: «Граждане, воздушная тревога».

Последнее время мы с сыном перестали ходить в бомбоубежище. Тяжело стало спускаться в подвал и снова поднимать на третий этаж. Тревог было много. Они могли тянуться по много часов. Мы прижимались ближе к друг другу, чтобы было теплее, и продолжали лежать.

В один из дней, возвращаясь домой, мы с сыном попали под артобстрел нашего района. Мы перешли на другую сторону улицы, менее опасную. Тогда в Ленинграде были помечены стороны всех более опасных при обстрелах. Так вот, мы с сыном перешли на противоположную строну улицы и благополучно продолжили свой путь. Вскоре дали отбой – обстрел нашего района прекратился. Войдя в свой двор, мы увидели, что люди выходят из бомбоубежища.

Посреди двора стояла женщина средних лет. Одета она была по-блокадному – в ватник, ватные брюки, на голове черный шерстяной платок, на ногах валенки с галошами. В каждой руке она держала по большой французской булке. Ее окружали женщины, вышедшие из бомбоубежища. Она размахивает булками и кричит:

– Женщины! Я пришла из Царского Села, вы здесь голодаете, идите со мной. Я знаю, куда нужно идти. Я провожу вас туда. Там есть все продукты и даже белые вот такие булки.

И она подняла над головой обе руки с булками.

От неожиданности свидетельницы происходящего не сразу среагировали. Вдруг кто-то из женщин воскликнул:

– Да там ведь немцы.

Обладательница булок среагировала быстро:

– Немцев не надо бояться. Город им не нужен. Они говорят, что Ленинград станет международным городом. Женщины, берите своих детей и идите за мной. По дороге захватим всех, кто не хочет больше голодать.

Сперва ее слушали внимательно, жадными глазами поглядывая на белые булки. Но когда несколько женщин закричали, что там немцы, все словно очнулись. До сознания дошел смысл прозвучавших призывов. Сразу несколько женщин закричали:

– Никуда мы не пойдем и немцев в Ленинград не пустим.

Те, кто оказался ближе, принялись бить провокатора всем, что оказалось у них в руках. Получилась большая свалка. Нападающие толкали друг друга, кто-то падал и не мог подняться. Женщине-провокатору, видимо, изрядно досталось. Наконец кто-то догадался позвать милицию. Представители власти немедленно вырвали пострадавшую из рук толпы и увели в отделение. Весьма вероятно, тем самым спасли ей жизнь.

Толпа успокоилась. Упавшие с трудом, помогая друг другу, поднимались с земли. Многие ушиблись, охали, ругались, но по всему было заметно, что участники были явно довольны тем, что проучили подлую предательницу. ‹…›

В апреле 1942 года я отдала сына в детский сад. ‹…› Через несколько дней пришла его навестить. Он был болен. Сын рассказал, что заведующая положила его с мальчиком, больным чесоткой. Потом обнаружила, что сын заведующей ходит в пальто моего сына, и на мой вопрос, почему он надел чужое пальто, мальчик ответил:

– Мне мама велела.

Здесь же я обнаружила полную тарелку бутербродов, а дети все уже поужинали и легли спать.

Пошла к заведующей и все ей высказала. Потребовала, чтобы она немедленно перевела моего сына в детдом для детей военнослужащих, иначе я пожалуюсь комиссару госпиталя, и ей тогда будет худо. ‹…›

В госпиталь поступила большая партия раненых. Трое суток никто не смыкал глаз. Если удавалось раз в сутки вздремнуть на часок, то это было хорошо. Только на четвертые сутки ночью сменилась и пошла навестить сына.

В детский сад пришла очень рано, заведующей еще не было. Дежурная няня утверждала, что моего сына у них нет. Его перевели в детдом, в какой, она не знает. Скоро должна прийти ее сменщица, которая сама возила мальчика туда.