Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - [164]

Я погрузилась в глубокое раздумье: ехать с ним – значит рано или поздно сделаться близкой ему, а этого делать не стоит никак, и потому что он имеет семью, и потому что я недостаточно чувствую к нему влечение, больше хорошего, товарищеского чувства. Но, с другой стороны, уехать отсюда – значит уйти от грубой деспотии Д-ва, от всех этих людишек, смотрящих друг на друга почти ненавидящими глазами, завидующих успехам близких, уехать из этого противного дома, где мы вместо войны и военных интересов живем сплетнями, подсиживанием друг друга, все свои интересы свели на мелкие, какие-то пошло обывательские.

Жаль только повариху Наташу, да и то она скоро уйдет в «декрет», да этого живописного уголка Оселки, где я физически возродилась к жизни и пришла в себя после опустошительной ленинградской блокады.

Разбираясь в себе самой, я вдруг почувствовала, что мне жаль расставаться с А. С., что без него я буду чувствовать себя одинокой и беспомощной. И, пожалуй, должна сознаться, у меня появилось очень большое желание выбраться из этой тягостной и обывательской обстановки, которое, возможно, и легкомысленно толкнуло меня решить вопрос в пользу выезда с А. С.

Как трудно и тяжело было мне решить этот вопрос, решить, хорошо ли я делаю, плохо ли? Но решать его надо было срочно. Моих решений никто не мог ждать. И вот я решилась.

Очень ранняя весна. Ослепительно желтое солнце, бьется муха об оконное стекло, обстановка новая, незнакомая. Лежу в чужой комнате, на чужой кровати, стараясь вспомнить, как я сюда попала и заглянуть в небольшое окно деревенской избы.

Новое место, низкие болотистые равнины, низкорослые сосенки и березки, тоскливо и грустно. Болею уже несколько дней. Заболела в дороге ангиной с очень высокой температурой и плохо, как в тумане, помню, как меня вез А. С. По дороге меня сильно трясло, и меня накрывали овчинными тулупами какие-то военные.

Сегодня мне лучше, я стараюсь осознать свое перемещение, успокоить себя и заглушить тревожные и тоскливые чувства, вызванные новой обстановкой и своей болезнью.

Узнаю, что на днях часть, где мы находимся сейчас, уйдет в лес и будет жить в землянках. Я еще ничего толком не знаю, где мы находимся, но зато слышу и ощущаю где-то близко сотрясение от орудийных залпов. Мы находимся где-то близко от действующего вулкана-войны. Эта новая армия, армия в бою. Итак, я получила, что хотела, – новую жизнь, новых людей. Опыт показывает, что это часто бывает на пользу!

19 апреля [1943 года]

Вот уже месяц на новом месте. Штаб 67-й, ветотдел армии. Начальник – подполковник Ш. Сухой, деловой и резкий человек. Его помощники – ряд врачей, в том числе и А. С. Большое бумажное хозяйство отдела, которым заведует старший лейтенант Фролов, энергичный молодой парень с симпатичным располагающим лицом. Я отдана в его распоряжение.

С нами работает еще одна любопытная фигура – женщина-машинистка, не очень молодая особа в гражданской одежде, которая вызывает у меня уже привычное чувство удивления. Она неважно печатает на машинке, но очень, видно, старается, ужасно боится начальника, выстрелов и, кажется, всего на свете.

В большой штабной землянке работаем мы трое с утра до ночи. Первое время я страшно стесняюсь их и, очевидно, своим присутствием стесняю и их. Но понемногу стеснение рассасывается и окончательно исчезает, когда однажды Викторина (так звали машинистку) рассказала нам один анекдот, очень, правда, глупый, но и смешной. Слушая его, я вдруг неожиданно даже для себя так бурно захохотала, что, очевидно, этим самым окончательно рассеяла остатки нашего стеснения друг перед другом, и с этих пор у нас воцарилась непринужденная и милая атмосфера, мы смеялись сколько хотели. Викторина очень любила смеяться и нас заражала своим смехом и шутками, несмотря на подчас напряженную и обильную работу.

Вскоре в проход нашей штабной землянки стала проникать вешняя вода. Мы сделали мостки по темному проходу-туннелю и опасались проникновения воды и дальше. Когда к нам приходили незнакомые люди, не знающие наших помостов в темном проходе, их крики о помощи и шлепки в воду в темноте искренне забавляли нас. Однажды, получив недельный паек сахара и неся его через «злополучные» проходы в воде, Викторина уронила кулек в воду и разразилась горькими причитаниями по этому поводу, но мы довольно безжалостно смеялись над нею и устроили по этому поводу целое веселье. Викторина долго варила свой злополучный сахар для дезинфекции, как она говорила, но в конце концов обменяла его на табак Фролова, испытывая больше потребность в курении, чем в сладости.

С раннего утра шла в штабе напряженная работа: размножались приказы и директивы штаба фронта, писались новые распоряжения и приказы, составлялась армейская сводка, по телефону, телеграфу принимались сведения из частей, с утра до поздней ночи стучала пишущая машинка, и жизнь кипела и неслась в бурном потоке. Я копошилась в этом огромном бумажном море входящих и исходящих и, кажется, была способна утонуть в нем. По нескольку раз в день бегала из штабной землянки в землянку начальника по талому весеннему снегу. Лес стоял тяжелый и тихий, наполненный весенней влагой, землянки незаметно терялись в нем.