Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - [112]

У нас с П. М. на 10 января уже все крупяные талоны съедены за II декаду. ‹…› Варили «дома» ужин на буржуйке у коменданта. Меню:

1) каша из отрубей с примесью дуранды, заправленная каким-то минеральным маслом-тавотом, вывезенным от Жоржика в качестве трофеев;

2) лепешки той же дуранды с примесью тех же отрубей. А с каким аппетитом мы все это уничтожаем, и если бы этого всего было «вдосталь», то мы были бы счастливейшими людьми.

Радио безмолвствует, т. к. нет электроэнергии. Уборные завалены экскрементами, вода не идет, и страшная вонь разносится по всему зданию. И если вдруг почему-либо появится вода, я гоню П. М. дернуть за веревочку и спустить в канализацию трофеи наших желудков. Но он, мерзавец, упорно отказывается, обвиняя меня в несерьезности и мелочности. А я уж не пройду мимо, как что где неладно, на ходу исправляю поддающееся моим усилиям.

От большого количества употребляемой жидкости ночью часто бегаем в «командировки» в уборную (так П. М. окрестил наши ночные походы с фонарем в руках и в одних подштанниках. В такой обстановке, естественно, приходит в голову блаженная мечта о вкусном обеде, и мы ежедневно дразним свои желудки воспоминаниями о хлебе, картошке (тушеной, жаренной с корейкой и просто на масле), селедке с луком и маслом, о мясе (приготовленном разными способами), деликатесах и простой пище, лишь бы было ее вдоволь. Добрые языки говорят, что от Волхова до Вологды стоят эшелоны с продовольствием, и мы тешим себя надеждой на скорый прорыв блокады, которая крепко затянулась, вопреки заверениям руководителей Ленинграда от 25 декабря 1941 года, когда они заявили о скорой помощи Ленинграду и на радостях прибавили даже хлебный паек.

Сегодня я произвел новый эксперимент на кухонном фронте: сварил кисель из маисовой муки с глицерином. Кисель вышел на славу, сладкий, вкусный, особенно после того, как сверху помазали витаминным малиновым соком, преподнесенным мне упомянутым выше Жоржиком (брат мой). Да, вкусно, черт возьми, но мало, дьявол его побери. На днях с П. М. ходили на Андреевский рынок для обозрения местности и нравов. Торговли, конечно, почти нет. Идет главным образом обмен. Самый ценный продукт, конечно, хлеб. На него можно получить и сахар, и конфеты, и масло, и папиросы, и любую одежду, и крупные деньги до 40 рублей за 400 граммов, и все, что можно представить в воображении. У меня с собой захвачен кусочек хлеба граммов 60-70, был сильный мороз (градусов 25), поэтому я, не торгуясь, променял его на пачку папирос «Беломорканал». П. М. подметил во мне коммерческую жилку. Не знаю почему. Видимо, потому что я искусно представил этот кусочек хлебца, т. е. показал его с выгодной стороны. На ночь и утро, таким образом, обеспечены папиросами. Позавчера приезжал в город с намерением купить валенки, для чего захватил с собой и еще что-то (это что-то он нам не показал). Валенок он не нашел. Предлагали бурки, но они оказались малы.

Через нашего коменданта (хороший, кстати, парень, этому хорошему [в нем] во многом он обязан мне как непосредственный подчиненный) устроил подошедшие по ноге. За эту любезность он снабдил меня двумя сотенными пачками папирос «Звездочка», равноценными «Полярным».

Таким образом, мы на 3-4 дня куревом обеспечены. Это тоже проблема. Табак и папиросы из обращения исчезли, то и другое можно приобрести только в обмен на рынке. Но т. к. последнего нет, то приходится испытывать голод и на табачном фронте, а это еще более обостряет продовольственно-желудочный голод. Курящий человек [в] нормальной обстановке испытывает постоянную потребность плотно закусить. Судите сами, что мы испытывали в нашем положении. ‹…›

25/I-1942 года

‹…› Вчера был радостный день в Ленинграде. Во-первых, прибавили хлеба: рабочим по 50 граммов (теперь стало 400 г), служащим по 100 г (стало 300 г); во-вторых, пришли радостные вести с фронта. На Калининском направлении имеются серьезные успехи: взяты города Ржев, Зап. Двина, Великие Луки, Холм, ст. Оленино и много трофеев. Сам я непосредственно по радио этого не слыхал, т. к. оно пять дней уж не работает, в газетах не читал, т. к. они приходят пачками через 7–8 дней, но передавали люди, слышавшие. В связи с хлебной прибавкой и первой выдачей за январь 50 г масла и 100 г конфет или сахарного песка среди «очередников» (так я именую людей, стоящих в очереди) пошли уже более бодрые разговоры. Так, например, один заявляет:

– Правильно сделали, что служащих отметили, а то они сейчас работают больше рабочих, т. к. заводы стоят.

– Да, это хорошо, – вторит ему какая-то женщина.

Эта прибавка, конечно, хорошее и веселое дело, но это все-таки мало. Здесь уместно будет вспомнить народную шутку: полегче стало девушке, реже стала дышать.

Все это, конечно, шутка, а на самом деле и 50 г чувствуется. Ленинград, мне кажется, переживает сейчас кульминационную точку кризиса. Этим я хочу сказать, что хуже того, что Ленинград уже пережил, не будет. Последние три месяца были самыми голодными, а январь в особенности. Ощущение голода не покидает нас ежечасно, ежеминутно. Хочется надеяться, что в дальнейшем наше существование [будет] улучшаться, как об этом заявил и «мэр» города тов. Попков. Однако обстановка в Ленинграде пока сулит худшее. Если радио до сих пор, хотя и с перебоями, еще работало, теперь оно перестало работать совершенно, если раньше (ноябрь и часть декабря) горел свет, теперь его нет; если раньше была вода, то теперь нет, даже умыться нечем. Для кухни воду таскают ведрами с Невы. Вот когда своевременно вспомнить песенку Водовоза: «и, выходит, без воды и не туды, и не сюды»; если раньше в комнате было более или менее тепло, то теперь температура катастрофически падает. Позавчера в нашей комнате температура была 7–8, сегодня она снизилась до 4 градусов тепла. Как я пишу в таком «тепле», трудно представить, руки не повинуются. На улице температура достигает 35 градусов ниже нуля. На таком морозе бабенки, а часто и мужички, вереницей бредут к Неве за водичкой: кто с ведерком в руках, кто с кастрюлями или тазами на саночках. Н-да, мрачная картина.