Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - [114]

28/I-1942 г[ода]

Пишу под гул канонады немецких орудий. Сейчас 18 часов. Уже темно. Коптилка еле-еле освещает мою тетрадь, взрывы снарядов заставляют уныло и бессильно вздрагивать все здание и кресло, в котором я сижу. Обстрел начался еще днем и продолжается до сих пор. Видимо, стреляют из тяжелых орудий, т. к. взрывы значительно мощнее обычных. Крепко достается Московскому и Октябрьскому районам. Частично перепадает и Свердловскому, в котором я нахожусь и я – в секторе Балтийского завода и Гавани.

С фронта приходят радостные вести о занятии нашими войсками новых городов и др. населенных пунктов. Однако под Ленинградом проклятая немчура неистовствует. Несколько дней назад возобновился артобстрел города, причем значительно интенсивнее всех предыдущих обстрелов. В чем дело? Или немцы подбросили подкрепления в западную и южную часть пригорода, или они находятся [в] предсмертной агонии и стараются выпустить по Ленинграду все, что имеется, чтобы не везти обратно. Слава Аллаху, если верно последнее.

Скоро ли настанет конец мучениям поистине героических ленинградцев. Народ мрет, как мухи осенью. Поговаривают, что за сутки в Ленинграде умирает по разным причинам (а в основном, конечно, от голода) до 20 000 человек[53].

Если этому поверить, то при таких темпах можно похоронить весь Ленинград в течение одной зимы. Особого просвета в деле организации снабжения населения продуктами питания пока не видно. Вот уже январь на исходе, а трудящиеся кроме 300–400 г хлеба в день за весь месяц получили 50 г масла и 150 г сахара. Каждому разумному существу понятно, что на эрзац-хлебе долго не протянешь, тем более что в декабре подавляющая часть населения жила на 125 г хлеба, выпекаемого из дуранды и целлюлозы. Естественно, что организм людей подорван и идет к своему печальному концу ускоренным темпом.

Выходя вчера из завода, я увидел трагическую картину. Девочка лет 10–12, посланная, очевидно, дурой мамашей за водой, шла с неистовым ревом с Невы, неся под мышкой алюминиевую кастрюлю. Левая рука ее примерзла к кастрюле, а правой она беспомощно махала. Оказывается, обе руки у нее обморожены, пальцы, часть ладоней были совершенно белыми. Несчастному ребенку придется ампутировать обе руки, и на всю жизнь она останется калекой.

Проходя дальше, на 6-й линии увидел брошенные санки, а на санках труп, завернутый кое-как в рубище и перевязанный обрывками. Видимо, не в силах был тащить его тот, которому труп приходился близким или дальним родственником.

Трупов везут, конечно, очень много, и подчас на одних санках по несколько, словно дрова. В связи с тем, что в городе нет воды, топлива и электричества, от «буржуек» и коптилок в городе возникает очень много пожаров. Печально видеть картину, когда полыхает какой-нибудь великолепный дом, и пожарные часто бессильны что-либо сделать, чтобы помочь жильцам спасти часть своего имущества. ‹…›

Память на голодный желудок стала отвратительной. Чтобы сделать что-то в течение дня, приходится записывать свои планы в блокноте. Но сплошь и рядом об этом забываешь. Забываешь даже саму запись, что такая у тебя есть. Да оно и естественно. Мозг ведь совершенно почти не получает самых важных питательных веществ, начиная с фосфора и кончая жирами. А с такого супа, который в меню именуется «Суп с витамином С» (в шутку прозванный нами «суп с витамином соль»), мозг не много получит для своего обогащения.

Мочевой пузырь – самый загруженный орган в теле ленинградца. Во-первых, потому что воды они потребляют больше обычного, а надо было наоборот, во-вторых, потому что недержание мочи – обычное явление у дистрофиков. Поэтому смешно и вместе с тем печально наблюдать картину, когда на каком-нибудь совещании народ часто в одиночку и группами посещает уборную. В довершение следует отметить, что уборных фактически нет, ибо они замерзли (там только памятники нерукотворные стоят да озера замерзшие разлиты), и народ вынужден в лютые морозы (30-35 градусов) искать укромное местечко, чтобы выбросить из организма экскременты.

Сегодня исполнился ровно месяц, как я не мылся в бане, а если к этому прибавить, что и лицо не имею возможность умыть каждый день, то станет понятно культурному человеку наше нынешнее состояние. В обычное время портянки чище наших полотенец. В общем, жутко! Ох как жутко!

29/I-1942 года

17:30. Только что вернулся с рынка, [за] 100 г хлеба выменял около 100 г рассыпного табака, оказавшегося, сверх ожидания, довольно приличным. На кусок дуранды около 200 г выменял пачку махорки с придачей 5 рублей. Имел 2 плитки столярного клея, которые удалось променять одной бабенке, которая очень меня благодарила за это.

– Теперь я буду на два дня обеспечена студенью, – сказала она и не ошиблась.

Из этого клея выйдет не менее 7-8 тарелок прекрасного студня. И если его заправить еще горчицей и уксусом, так вас за уши [от] его не оттащить. Так любил выражаться мой отец по поводу какой-нибудь вкусной пищи.

Табак и папиросы – самый ходовой товар на рынке, котируется наравне с хлебом.

– Меняю клей на сахар, – мямлит одна старушка.

На кой черт он мне, я еще не расклеился, – грубо огрызается на нее какой-то стоеросовый дядя.