Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков - [32]

Новоявленному артисту надо было быть хотя бы грамотным, чтобы читать и разучивать роли. Неграмотные становились циркачами и рассказчиками. В 1886 году их особенно много ходило по московским лавкам. Пользуясь тем, что в лавках не существовало цензуры, рассказчики несли всё, что придёт им в голову.

Набирали театральные труппы антрепренёры. Для встречи с ними артисты приезжали в большой город. Москва не составляла в этом исключения. В ней, как и везде, актёры создавали себе «приюты», где собирались и проводили время в ожидании ангажемента. Таким приютом для приехавших актёров был в своё время «актёрский трактир» Щербакова на углу Петровки и Кузнецкого Моста, потом им стал ресторан «Ливорно» в Газетном переулке, а затем и ресторан «Русь» на Большой Дмитровке. В конце XIX века таким «привалом комедиантов» стал маленький, ниже среднего, трактирчик Рогова в Георгиевском переулке. Трактирчик этот артисты облюбовали из-за того, что он находился по соседству с «театральным агентством» Разсохиной, проще говоря, с «актёрской биржей».

Актрисы таких «приютов» не имели. Днём они встречались в агентствах, а по вечерам на квартирах друг у друга. Образовывали кружки. Собирались вокруг провинциальных звёзд.

Если бы мы смогли заглянуть в трактир Рогова, то, приглядевшись, заметили бы, что заполнен он не просто мужчинами разного возраста, но типажами и персонажами: благородными отцами и карточными шулерами, волжскими бурлаками и гоголевскими чиновниками, хитрыми слугами и их легкомысленными господами. Кто-то из них был в пиджаке, кто-то — в поддёвке. На одном был чекмень[13], на другом — что-то вроде венгерки[14], а на третьем, помимо пиджака, — цветная сорочка с воротником в духе Марии Стюарт.

Пообщавшись с ними, мы бы заметили, что прохвосты типа Аркашки и трагики, склонные к рукоприкладству по любому поводу не так уж распространены среди них. А вот выпить и провести время за дружеской беседой они действительно любили. Пристрастия в жизни давали себя знать на сцене. Не случайно критики отмечали, что «выпивание водки и закусывание на русской сцене всегда устроено самым естественным образом», а Антон Павлович Чехов, зная жизнь русских актёров, писал, с сожалением, в одном из своих писем: «Актёры никогда не наблюдают обыкновенных людей. Они не знают ни помещиков, ни купцов, ни попов, ни чиновников. Зато они могут отлично изображать маркёров, содержанок, испитых шулеров, вообще всех тех индивидуумов, которых они наблюдают, шатаясь по трактирам и холостым компаниям. Невежество ужасное». Как говорится, с кем поведёшься, от того и наберёшься. И виноваты в этом были не только сами актёры, но и вся та бедная, убогая жизнь, в которой они считались людьми второго сорта. Актёры появились в России раньше театра, надо же было кому-то развлекать богатую публику и начальство. При Алексее Михайловиче и Петре I актёры представляли собой нищую братию, получающую 2 копейки в день. Бывало, напившись, они ватагой шли на базар, где вымогали товар у лавочников, а если те отказывали им в их скромной просьбе, били их. За это актёров нещадно секли, но это мало помогало.

При Екатерине II жизнь актёров стала немного лучше, однако не перестала быть нищенской. Такой она нередко оставалась и в дальнейшем. Чтобы убедиться в этом, достаточно почитать воспоминания старых русских актёров. Нет ничего удивительного в том, что при такой жизни немало их, в том числе талантливых, спилось. Трезвые актёры, имеющие спившихся однофамильцев, требовали, чтобы в афишах отмечалось это обстоятельство. В результате появлялись афиши, в которых можно было, например, прочитать такое: «Александр Григорьевич Пермяк-Абрамов (Непьющий) просит посетить его бенефис».

В то же время люди эти были беззаветно преданы искусству, умели дружить и, хоть и были безалаберны и болтливы, но обладали открытой и простой душой. Каждого вошедшего они приветствовали громкими криками и непременно целовали. Наш великий драматический актёр Михаил Щепкин целовался со всеми непременно в губы. Проходя по театру мимо актрис, он обычно говорил: «Губы, губы». С того времени целование в губы стало актёрской манерой вообще. А в трактире, после приветствий и поцелуев, артисты, естественно, осведомлялись о делах друг друга. При этом можно было услышать такие восклицания: «Скверно, брат, не заплатили», «Плохиссимо!» и т. д. Потом, сидя за столом за полуштофом водки, сокрушаясь над участью современного театра, кто-нибудь говорил: «Играть стало некому — плохая ноне публика пошла. Разве такой народ был годков тридцать тому назад? Любили тогда сцену, любили театр и шли в него! А теперь… Эх!.. Бородки у всех одинаковые, штаники одинаковые и мыслишки одинаковые…», а подняв стакан, добавлял: «Выпьем, друг, за искусство!» — на что другой чокался с ним и, тряхнув седеющей гривой, провозглашал: «Выпьем за то, чтобы искусство очистилось от скверны и заставило всю эту велосипедно-скаковую толпу, этих гимнастов тела и акробатов мысли, которые все силы свои тратят на то, чтобы развить ноги, а не душу, полюбить себя. Выпьем, друг, за то, чтобы вернулись золотые времена театра и актёрства!» После таких слов сидящие за столом расцеловывались. В те времена, в середине 1890-х годов, действительно в стране началось повальное увлечение велосипедом и гимнастикой. Однако сколь ни модным было такое времяпрепровождение, но заменить собою любовь к застолью и театру русским людям оно не могло. У нас и театр-то сам служил, как и застолье, излиянию души. Застолье к тому же позволяло русскому человеку приврать и прихвастнуть. Как же можно было упустить такую возможность?