Повседневная жизнь Испании золотого века - [95]

, действие которой разворачивается около 1598 года в Севилье, Сервантес показывает братство, которым верховодит Мониподио и члены которого объединились для занятия своим «ремеслом», строго соблюдая благочестие, ради чего жертвуя значительную часть своей добычи на мессы за упокой души «собратьев», кончивших жизнь на виселице. Можно было бы попытаться приписать фантазии Сервантеса комический эффект, который он извлек из этого контраста, если бы не свидетельство, датированное 1592 годом, которое, по-видимому, подтверждает его правоту. «В Севилье, — пишет Луис Сапата, — говорят, существует братство воров, со своими приорами и судьями в коммерческих судах, как у купеческих братств; у них есть свои приемщики, у которых скапливается наворованное добро, хранящееся в сундуках под семью замками; оттуда извлекается то, что необходимо на оплату издержек, а также на подкуп полезных людей, когда надо спасти кого-то из собратьев, попавших в затруднительное положение. Они очень осмотрительны, принимая в свои ряды новых членов; там могут оказаться только храбрые и ловкие люди, старые христиане; они принимают только слуг богатых и влиятельных людей города или служителей правосудия, и новички прежде всего должны поклясться в том, что даже если их будут рубить на куски, они вынесут все пытки, но не выдадут своих товарищей».^{248}

Намек на «коррупционные фонды», средства из которых помогали улаживать темные делишки, и на людей при должности, на поддержку которых можно было рассчитывать, объясняет неспособность официальных властей положить конец всевозможным безобразиям. Наверное, трудно поверить в то, что, как неоднократно утверждается в плутовских романах, например, в «Гусмане де Альфараче», все судьи были продажны, а все альгвасилы являлись сообщниками воров. Но не может не впечатлять огромное количество обвинений подобного рода, зачастую подтверждавшихся самими властями. «Святая эрмандада» и ее cuadrilleros (жандармы), в обязанности которых входило обеспечение порядка за пределами города, имели ужасную репутацию. «Если на тебе нет никакой вины, — говорит Гусман, — то пусть Бог хранит тебя от „Святой эрмандады“, поскольку „святые жандармы“ все сплошь люди бездушные и приносящие зло; не колеблясь, они обвинят тебя, поклявшись, что говорят правду, в том, чего ты не совершал и чего они не могли видеть, просто потому, что им заплатили или даже за кувшин вина, полученный за лжесвидетельство». Те же обвинения мы находим в решениях муниципалитета города Осуны, в Андалусии, который, «считая, что многие жандармы не подчиняются своим алькальдам и даже замешаны в доносах и других делах, не входящих в их компетенцию, что приносит большой вред и ущерб», запретил им покидать город без специального приказа судебных властей.^{249} Недоверие правительства к своим собственным служителям юстиции и полиции засвидетельствовано также королевскими указами, изданными в 1610 и 1613 годах, в которых, с одной стороны, им запрещалось посещать таверны, а с другой — хозяевам этих заведений и всевозможным торговцам запрещалось обслуживать их в долг.^{250}

Но было бы абсурдом обобщать: уголовная полиция зачастую вполне серьезно относилась к своим обязанностям и принималась за очистку города от самых опасных преступников. Для тех, кто попадал в руки судей, наказания были безжалостными, и показательный характер, придававшийся казням, становился все более устрашающим. Приговоренный к смерти, одетый в белую тунику и голубой колпак (это облачение называлось «одеянием „Непорочного зачатия“» и гарантировало прощение небес тому, кто его надел), проделывал свой последний путь — от тюрьмы до эшафота — верхом на муле или осле с руками, привязанными к распятию, с недоуздком на шее и в сопровождении двух монахов, которые наставляли его перед смертью. Перед ним ехал глашатай, возвещавший обо всех его злодеяниях; сзади верхом на конях ехали поймавший его альгвасил и судья, приговоривший его к смерти. Процессия останавливалась перед каждым святым образом или церковью, которые встречались у нее на пути, чтобы произнести молитву. После казни (обычно через повешение, поскольку обезглавливание считалось привилегией дворян) тело четвертовали и части его выставлялись на перекрестках и при въезде в город.

Для тех, кто знал, что его разыскивает полиция, все-таки был один способ спастись — священное убежище в стенах церкви, зачастую огражденной решетками или цепями, территория которой по этой причине превратилась в место встреч бандитов. Укрывшихся преступников снабжали едой их еще не попавшиеся приятели или женщины легкого поведения, превращавшие святое место в бордель…

Проституция вообще занимала большое место в плутовском мире, для которого она служила источником дохода. Как и сам этот мир, она имела несколько уровней. На низшем уровне находились женщины, работавшие «на дому» (mancebias). Их промысел был регламентирован Филиппом II в 1572 и 1575 годах. Каждая проститутка этой категории должна была находиться под присмотром «отца» или «матери», признанных в этой роли официальными властями и обязанных, взяв на себя эту заботу, исполнять все соответствующие королевские распоряжения. Запрещалось допускать к этому промыслу замужних женщин (равно как и девственниц) и женщин, обремененных долгами; запрещалось также одалживать деньги «пансионеркам», что могло бы вынудить их заниматься этой профессией неопределенное время. Каждую неделю женщин должен был осматривать врач; в случае обнаружения у них инфекционного заболевания их тут же отправляли в больницу.