Повседневная жизнь этрусков - [14]

Этого оказалось достаточно, чтобы в удлиненных формах с саркофагов из Черветери разглядели худобу древних этрусков, на смену которым, после этнических преобразований и социальных потрясений, позволивших коренному населению вновь обрести свои права, пришли приземистые и плотные формы италийцев. Другие в изумлении обнаружили на самых древних стелах и бронзовых изделиях изображения коренастых этрусков, которые как раз и были настоящими этрусками, дружной толпой пузатых силенов, прибывших прямо из Карии в Малой Азии, тогда как элегантная стройность фигур из Черветери говорит о существовании в Южной Этрурии совсем другого народа — пеласгов, ранее приплывших с Крита и Кикладских островов. Можно подумать, будто коренастые и стройные фигуры не могли, как было давно доказано, одновременно или поочередно господствовать в ионическом стиле! Это не помешало Эрнсту Буксу в 1942 году приписать коренным этрускам «квадратное телосложение», которое он распознал впоследствии в фигуре императора Веспасиана, чей отец явно был сабином, а мать, возможно, происходила из этрусков, и которое, по его словам, до сих пор характерно для половины населения Тосканы.

Оставим в стороне эти нелепые теории и вернемся к тучности этрусков; ведь этот физический недостаток никак не связан с малым ростом. А в этом отношении мы не можем не считаться с неоднократными свидетельствами поэтов, особенно если они подтверждаются надгробными изображениями тех времен. Но не слишком ли преувеличено значение этих свидетельств? В прекрасном каталоге этрусских саркофагов поздней эпохи, изданном Рейнхардом Хербигом^{28}, мы обнаружили только три или четыре изображения, подтверждающих эту особенность. Да и тут нужно проявлять осмотрительность. Фигура на саркофаге из Сан-Джулиано близ Витербо тем более впечатляет, что она лежит на спине во весь рост, а огромный круглый живот возвышается как бы сам по себе. Было решено, что это усопшая женщина, то есть беременная. Однако следует иметь в виду тенденцию к стилизованному искажению действительности, характерную для этрусских скульпторов того времени: она сводится к геометрическому упрощению объемов, из-за чего ее как-то назвали кубизмом, или, точнее, стереометрией, поскольку она стремится к сочетанию как кубических, так и сферических объемов. Ясно, что саркофаг из Сан-Джулиано принадлежит именно к этой школе, столь чуждой греческим вкусам и непохожей на остальное искусство этрусков, а фигура, изваянная на нем, не может быть точным изображением человека. На крышке другого саркофага, найденного в склепе знатной семьи Партуну из Тарквиний, возлежит высокий старик, чья пухлая и дряблая плоть резко контрастирует с морщинистыми щеками и тощей шеей. Но, как отмечает сам Хербиг, такое часто случается в конце жизни с людьми умственного труда. Единственное изображение действительно тучного этруска находится в музее Флоренции. Огромный кусок мяса предстает перед нами с некой циничной наивностью. Гирлянда цветов на шее, кубок в вытянутой правой руке, золотое кольцо всадника на безымянном пальце левой. Мужчине на вид лет пятьдесят, у него маленькая голова, отнюдь не заплывшая жиром, он лыс, но на висках еще остались волосы, большие глаза широко открыты, а губы наверняка ярко-красные. Он как будто не осознает своей нездоровой полноты, но если бы он захотел подняться со своего ложа, то ему понадобилась бы помощь нескольких слуг. Пупок открыт, что выглядит почти непристойно, но ему, похоже, все равно. Выпячивая свой живот завидных размеров, потомок древних лукумонов с бесстыдством и в то же время с кастовой гордостью, даже в смерти, похожей на пир, заявляет о том, что рад оставить этот мир сытым и довольным.

Именно в этом и заключается ценность саркофага из Флоренции, который некоторым образом подтверждает определения латинских поэтов. На нем изображен не этруск как таковой и не «вечный этруск», а один из этрусков эпохи упадка, тех зажиточных тосканцев, которых Рим лишил политической независимости, оставив им социальные привилегии. Управляя издали своими латифундиями, где трудились многочисленные рабы, они уже не покидали своих дворцов в Перузии или Тарквиниях, где, предаваясь горделивым воспоминаниям о днях былой славы, испытывали на себе все последствия dolce far niente[9] и чревоугодия.

В то время в Риме издавались законы против роскоши (впрочем, их мало кто соблюдал), призывавшие к умеренности за столом. Катон Цензор отбирал казенных лошадей у слишком тучных всадников, не способных держаться в седле. Известны его слова: «Каким образом государство сможет извлечь пользу из этого тела, если оно от горла до пояса состоит из брюха?»^{29} Поэт-сатирик Луцилий истощил все запасы иронии, изощряясь в описаниях толстопузых гурманов: mandones, comedones, lurcones — «обжор», «толстобрюхих», «ненасытных утроб», налегающих на сало и свиные окорока, поглощающих нежную спаржу и цветную капусту, тратящих кучу денег на креветок и огромных осетров. Свои филиппики он саркастически заканчивал: «Vivite ventres!» — «Привет вам, люди-утробы!»^{30} Одновременно Лелий Мудрый, друг Сципиона Младшего, восхвалял вегетарианскую умеренность и философское превосходство щавеля