Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой - [172]

Завораживающим майским вечером молодожены и гости собрались в Снегирях, где ничего не предвещало предстоящего грандиозного сражения. Как рассказывал автору книги один из главных участников событий — сам Константин Яковлевич Ваншенкин, дачный участок артистов Большого театра «был покатый, перед этим прошел дождь, и все спускались по скользкой траве, боязливо обходя конуру, из которой время от времени появлялся недовольный грозный пес и мчался рядом, гремя цепью, укрепленной на проволоке. Внизу благостно светилась река, и вскоре прибывшие чинно гуляли по ее берегу, с нетерпением ожидая, когда позовут к столам — ведь успели как следует проголодаться. Накрыто было на веранде. Сидели тесно на досках, положенных между табуретками. Но места все же хватило не всем, и некоторые пристроились у подоконников. А в углу несколько человек приспособились возле этажерки: заставившие тарелками и стаканами верхний ее этаж пили и закусывали стоя (а-ля фуршет), на уровне второго сидели на корточках, а у нижнего свободно полулежали на полу».

Веранду украсили самодеятельными лозунгами: «Жена да убоится мужа своего» и «Длинный язык жены — вот лестница, по которой в дом входит несчастье». Музыку обеспечили гости, прихватив из Москвы баян. Как и положено, пили все, кроме молодых. Свадьба пела и плясала. Ну а какая же свадьба без драки, тем более что за одним столом собрались десятки молодых мужиков неробкого десятка, многие из которых прошли фронт. В середине празднества Ваншенкин заметил некоторое изменение состава участников — будто гости начали разъезжаться, причем ребят явно осталось меньше, нежели девушек. Выйдя из дома, он и стал свидетелем массовой драки, в которой бился весь будущий цвет советской литературы — Евгений Винокуров, Григорий Бакланов (ему сломали нос), Владимир Солоухин, Владимир Тендряков и другие тогдашние студенты, всего общим числом полтора десятка человек. Пьяные и грязные (после дождя) драчуны отменно справлялись со своей задачей, утверждая подлинность происходившего свадебного обряда. Лишь Юрий Бондарев сохранял нейтралитет.

Слабонервные снегиревские аборигены с их сверхтонкой натурой не могли не знать о происходящем — обладая отменным музыкальным слухом, они поняли, что в их патриархальном поселке случилось что-то необычайное, напоминающее о той самой простонародной жизни, от которой они так стремились укрыться за долами, за полями, за высокими лесами. Доносившиеся с участка Давыдовой крики, соответствующие приподнятой и разогретой высокими градусами обстановке простонародные слова и выражения, слава богу, никого из соседей не заставили пойти и разобраться. Иначе тоже можно было схлопотать. Пострадала и сторожевая собака Давыдовой, забившаяся в будку после того, как один из пьяных гостей сунул ей в конуру два пальца. Пес укусил обидчика и больше уже на свет не показывался и о себе не напоминал даже лаем. Дачная бабушка, мать Давыдовой, без конца сетовала о несчастных «вериных цветочках», затоптанных драчунами. А вот водка почему-то осталась — наутро, собираясь восвояси, ею не только опохмелялись, но и мылись. Последние шесть бутылок Рамаз Мчелидзе положил в свою «победу», в которой молодожены без приключений добрались до Москвы.

Свадьба эта обрела свое законное место в истории и Снегирей, и русской литературы, передравшимся гостям объявили выговоры по партийной и комсомольской линии. А Ваншенкин еще много лет кряду вынужден был отвечать на вопрос какого-нибудь случайного коллеги: «Слушай, а это не у тебя ли была та самая свадьба?» И все же Снегири остались в памяти добрыми воспоминаниями. «Потом, когда мы ездили летом в Латвию, а это случалось довольно часто, — сперва с дочкой, а потом и с внучкой, мы всякий раз дожидались в вагонном коридоре, пока поезд не минует подмосковную платформу Снегири, и, посмеиваясь, переглядывались», — рассказывал Константин Яковлевич.

Непрерывный рост советского искусства, о котором так пеклись партия и правительство, приводил к тому, что запросы сотрудников Большого театра в дачном отдыхе с каждым годом также возрастали. Тянуло к земле Берендеев Берендеевичей и Мантуанов Мантуановичей. Потому уже в 1950-е годы театр обживает новые земли в основном в престижном западном направлении Московской области. В 1958 году по Киевскому шоссе возникает дачный кооператив Апрелевка, где летом отдыхал Лемешев. Сергей Яковлевич любил, грешным делом, вспомнив свое нищее крестьянское происхождение, копаться в грядках, сажать цветочки, он вырастил на своем участке большой сад — аж 16 яблонь, но яблок соседям не продавал. В Апрелевке жили и многие музыканты оркестра, в частности, Тимофей Докшицер. Соседи, трубачи и барабанщики, по осени устраивали «праздники урожая» со всеми вытекающими последствиями. А в живописных окрестностях Рублевки в поселке Дарьино нашли пристанище Елена Образцова, Владимир Атлантов с Тамарой Милашкиной, Юрий Мазурок, Александр Ворошило, Артур Эйзен. И всем было хорошо.

По части дачного отдыха всех переплюнула Валерия Барсова, в 1947 году на ее личные средства в Сочи рядом с морем на обширном участке площадью 200 соток была выстроена вилла, она так и называется — «Валерия» (так и обозначено на медной табличке). Вознеслась не дача, а дворец, что может подтвердить каждый, побывавший в этих благословенных местах. Впечатляющие апартаменты, огромные комнаты, обставленные с шиком, пространные холлы, освещаемые дневным светом, зал для выступлений на полсотни человек — все это по индивидуальному проекту было предусмотрено местными зодчими, среди которых возникло чуть ли не соревнование за право угодить народной артистке СССР. На даче, утопающей в зелени и цветах, она прожила два десятка лет, принимая бывших коллег по театру — Ивана Козловского, Галину Уланову и других, устраивая камерные вечера. Имя второго мужа певицы давно уже позабыто, зато осталось его прозвище — Барсик. Некоторые берут на себя смелость утверждать, что Барсиком певица звала также и Иосифа Виссарионовича, якобы приблизившего к себе пышнотелую вокалистку еще в 1930-х годах и в благодарность за ее высокое искусство подарившего ей землю в Сочи. Но мы в это не верим.