Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины - [197]

Дело было в 1763 году, когда двор находился в Москве на коронационных торжествах, поэтому гостя попросили дождаться возвращения императрицы в Петербурге. «Господин де ла Ривиер, — рассказывала императрица, — …по приезде своем немедленно нанял три смежных дома, тотчас же переделал их совершенно и из парадных покоев поделал приемные залы, а из прочих — комнаты для присутствия. Философ вообразил себе, что я призвала его в помощь мне для управления империей и для того, чтобы он сообщил нам свои познания и извлек нас из тьмы невежества. Он над всеми этими комнатами прибил надписи большими буквами: Департамент внутренних дел, Департамент торговли, Департамент юстиции, Департамент финансов, Отделение для сбора податей и пр. Вместе с тем он приглашал многих из жителей столицы, русских и иноземцев, которых ему представляли как людей сведущих, явиться к нему для занятия различных должностей… Я приехала и прекратила эту комедию. Я вывела законодателя из заблуждения. Несколько раз поговорила я с ним о его сочинении, и рассуждения его, признаюсь, мне понравились, потому что он был неглуп, но только честолюбие немного помутило его разум. Я, как следует, заплатила за все его издержки… Он оставил намерение быть первым министром и уехал довольный как писатель, но несколько пристыженный как философ, которого честолюбие завело слишком далеко».

Через четверть века после этого казуса Екатерина всего лишь подтрунивала над амбициозным писателем. А вот ее письмо к Вольтеру, отправленное по горячим следам, дышит раздражением: «Г. де ла Ривиер приехал к нам законодателем. Он полагал, что мы ходим на четвереньках, и был так любезен, что потрудился приехать из Мартиники, чтобы учить нас ходить на двух ногах». Скрупулезный Сегюр не преминул привести эти строки и напомнить, что де ла Ривиера рекомендовал императрице не кто-нибудь, а Дени Дидро, через двенадцать лет после описанных событий сам пожаловавший в Петербург едва ли не с той же миссией. Недаром рассказ о незадачливом писателе с Мартиники и о философе-просветителе Екатерина соединила в одном разговоре. Сегюр прекрасно понял ее намек.

«Я долго с ним беседовала, — вспоминала она, — но более из любопытства, чем с пользою. Если бы я ему поверила, то пришлось бы преобразовать всю мою империю, уничтожить законодательство, правительство, политику, финансы и заменить их несбыточными мечтами. Однако так как я больше слушала его, чем говорила, то со стороны он показался бы строгим наставником, а я — скромной его ученицею. Он, кажется, сам уверился в этом, потому что, заметив наконец, что в государстве не приступают к преобразованиям по его советам, он с чувством обиженной гордости выразил мне свое удивление. Тогда я ему откровенно сказала: „Г. Дидро, я с большим удовольствием выслушала все, что вам внушил ваш блестящий ум. Но вашими высокими идеями хорошо наполнять книги, действовать же по ним плохо. Составляя планы разных преобразований, вы забываете различие наших положений. Вы трудитесь на бумаге, которая все терпит: она гладка, мягка и не представляет затруднений ни воображению, ни перу вашему, между тем как я, несчастная императрица, тружусь для простых смертных, которые чрезвычайно чувствительны и щекотливы“. Я уверена, что после этого я ему показалась жалка, а ум мой — узким и обыкновенным. Он стал говорить со мною только о литературе, и политика была изгнана из наших бесед»[816].

Слова произнесены: «строгий наставник» и «скромная ученица». К такой роли стремились философы-просветители, учителя монархов, и в письмах к Екатерине II и в наставлениях Фридриху II. Вольтер, Дидро, Даламбер и многие другие получали щедрое вознаграждение за то, что пропагандировали политику России и прославляли ее императрицу в Европе. Интерес был обоюдным. Однако пожизненные пансионы, покупки библиотек и единовременные подарки на круглые суммы не могли сами по себе захватить души кумиров поколения. Дружеские отношения с властителями таили огромный соблазн — стать наставниками, педагогами, поводырями, воспитать умы и добиться претворения своих теорий на практике. До определенного момента Россия была любезна философам-просветителям как место возможной реализации их идей. Екатерина II поддерживала подобное представление. Она и сама осознавала себя ученицей французской философии, многие ее политические шаги продиктованы именно просветительскими взглядами. Однако реальная жизнь вносила свои коррективы. «Вы трудитесь на бумаге… я» на шкурах своих подданных.

Крушение иллюзий было болезненным. Трудно смириться с тем, что из положения учителя жизни вы падаете до положения простого собеседника. Еще неприятнее сознавать, что политические теории, которые вы проповедуете, — не более чем предмет для интересного разговора, оторванный от реальности. Несмотря на щедрые дары, Дидро уехал из Петербурга обиженным. Он жаловался на невнимание императрицы, хотя камер-фурьерский журнал показывает, что во время его пребывания при дворе императрица беседовала с ним по часу каждый день — редкая милость при ее занятости. Скорее философ сетовал на равнодушие к его теориям, чем к нему лично. Он осмелился подать Екатерине трактат «О предотвращении политических переворотов в России». Такой труд мог вызвать только улыбку у политика, уже 12 лет на практике занимавшегося этим нелегким делом.