Поврежденный - [3]

- И притом еще отборные нумера, не так, как здесь, сплошь да рядом.

- Смейтесь, смейтесь, много небось вы здесь выиграли февральской революцией?

- У... у... да вы преопасный человек, вы уж разрешили эдак о мятежах и злоумышленниках говорить, - смотрите - до добра это не доведет.

- Я притащу моего пациента - ну что вам в самом деле, через час разъедетесь; он предобрейщий человек и был бы преумный.

- Если б не сошел с ума.

- Это несчастие... вам, ей-богу, все равно, а ему рассеяние и нужно и полезно.

- Вы уже меня начинаете употреблять с фармацевтическими целями, заметил я, но лекарь уже летел по коридору.

Я не подчинился бы его желанию и его русской распорядительности чужою волею, но меня, наконец, интересовал светло-зеленый коммунист-помещик, и я остался его ждать.

Он взошел робко и застенчиво, кланялся мне как-то больше, нежели нужно, и нервно улыбался. Чрезвычайно подвижные мускулы лица придавали странное неуловимое колебание его чертам, которые беспрерывно менялись и переходили из грустно-печального в насмешливое и иногда даже в простоватое выражение. В его глазах, по большей части никуда ие смотревших, былн заметна привычка сосредоточенности и большая внутренняя работа, подтверждавшаяся морщинами на лбу, которые все были сдвинуты над бровями. Недаром и не в один год мозг выдавил через костяную оболочку свою такой лоб и с такими морщинами, недаром и мускулы лица сделались такими подвижными.

- Евгений Николаевич, - говорил ему лекарь, - позвольте вас познакомить, представьте, какой странный случай, вот где встретился старый пршггель, с которым вместе кошек и собак резали.

Евгений Николаевич улыбался и бормотал;

- Очень рад - случай - так неожиданно - вы извините.

- А помните, - продолжал лекарь, - как мы собачонке сторожа Сычева перерезали пневмогастрический нерв - закашляла голубушка.

Евгений Николаевич сделаж гримасу, посмотрел в окно и, откашлянув раза два, спросил меня: - Вы давно изволили оставить Россию?

- Пятый год.

- И ничего, привыкаете к здешней жизни? - спросил Евгений Николаевич а покраснел.

- Ничего.

- Да-с, но очень неприятная, скучная жизнь за границей.

- Ив границах, - прибавил развязный лекарь.

Вдруг, чего я никак не ожидал, мой Евгений Николаевич покатился со смеху и, наконец, после долгих усилий успел настолько успокоиться, чтобы сказать прерывающимся голосом:

- Вот Филипп Данилович все со мной спорит, ха-ха-ха, я говорю, что земной шар или неудавшаяся планета, или больная; а он говорит, что это пустяки; как же после этого объяснить, что за границей и дома жить скучно, противно, - и он опять расхохотался до того, что жилы на лбу налились кровью.

Лекарь лукаво подмигнул мне с таким видом превосходства, что мне стало его ужасно жаль.

- Отчего же не быть больным планетам, - спросил пресерьезно Евгений Николаевич, - если есть больные люди?

- Оттого, - отвечал лекарь за меня, - что планета не чувствует; где нет нервов, там нет и боли.

- А мы с вами что? да для болезни нервов и не нужно, бывает же виноград болен и картофель? Я того и смотрю, что земной шар или лопнет, или сорвется с орбиты и полетит. Как это будет странно, и Калабрия, и Николай Павлович с Зимним дворцом, и мы с вами, Филипп Данилович, все полетит, и вашего пистолета не нужно будет. - Он снова расхохотался и в ту же минуту продолжал, с страстной настойчивостью обращаясь ко мне: - Так жить нельзя, ведь это, очевидно, надобно, чтобы что-нибудь да сделалось; лучше планете сызнова начать; настоящее развитие очень неудачно, есть какой-то фаут [промах, ошибка (от фр. faute)]. При составе, что ли, или когда месяц отделялся, что-то не сладилось, все идет с тех пор не так, как следует. Сначала болезни были острые; каков был жар внутренний во время геологических переворотов! Жизнь взяла верх, но болезнь оставила следы. Равновесие потеряно, планета мечется из стороны в сторону. Сначала ударилась в количественную нелепость; ну пошли ящерицы с дом величины, папоротники такие, что одним листом экзерциргауз покрыть можно, ну, разумеется, все это перемерло, как же таким нелепостям жить. Теперь в качественную сторону пошло - еще хуже - мозг, мозг, нервьь, развивались, развивались до того, что ум за разум зашел. История сгубит человека, вы что хотите говорите, а увидите - сгубит.

После этой выходки Евгений Николаевич замолчал. Подали завтрак, он очень мало ел, очень мало пил и во все время ничего не говорил, кроме "да" и "нет". Перед концом завтрака он спросил бордо, налил рюмку, отведал и поставил ее с отвращением- -. - Что, - спросил лекарь, - видно, скверное?

- Скверное, - отвечал пациент, и лекарь принялся стыдить трактирщика, бранить слугу, удивляться корыстолюбию людей, их- :эгоизму, упрекал в том, -что трактирщики берут 35 процентов и все-таки обманывают, г

Евгений Николаевич равнодушно заметил, что он не понимает, за что сердится лекарь, что он с своей стороны не видит, отчего трактирщику не брать 65 процентов - если он может, и что он очень умно делает, продавая скверное вино - пока его покупают.

Этим нравственным замечанием кончился наш завтрак.