Поворотный день - [15]

Хлебному маршруту по возможности давали зеленую улицу.

В Себряково опять остановка.

— В чем дело? — спросил Дундич машиниста.

— В топливных складах мыши в пятнашки играют, — загадкой ответил тот.

— Как это? — не понял Иван.

— Просто: пусто там.

— И что же будем делать?

— Добывать дрова в степи.

И они добывали. Только не в степи, а в поселке, везде, где можно достать хоть одно полено.

Только тронулись, у станции Кумылга опять по тормозам ударили. И хорошо, что вовремя. Паровоз остановился на последнем рельсе перед разобранным путем. Но вокруг было тихо.

И лишь в Филоново, на рассвете, когда усталость валила с ног не только бригады, но и охрану, возле железнодорожного полотна разорвалось несколько гранат, а доски вагонов, словно ткань, прошил свинец пулеметов.

Надеясь на внезапность, бандиты бросились к эшелону. Стреляли справа и слева, спереди и сзади. Судя по вспышкам, врагов было не меньше роты.

Тревожно рвали небо паровозные гудки. Что ждало эшелон через двадцать, десять метров? Ведь могли враги заранее подложить динамит. Могла пуля скосить машиниста. А тут еще подъем, на котором волей-неволей пробуксовывают колеса, теряется скорость. Но эти опасения были подсознательны. Сознанию подчинялись глаза и руки: Дундич высматривал отделившиеся от черных стен фигуры и меткими выстрелами укладывал их на землю. Даже сквозь грохот и вой гудков бойцы слушали его азартные команды:

— Целься метче! Вот тебе хлеб! Вот тебе!..

В душе Дундича не было страха за свою жизнь. Было одно желание — проскочить, спасти хлеб. От самой мысли, что эшелон могут разграбить, его бросало в жар.

А паровозы, надрываясь из последних сил, пытались утащить вереницы вагонов к спасительному уклону. И когда они достигли перевала, все облегченно вздохнули: пронесло!

Сдувая нагар с затворов винтовок, перезаряжая барабаны наганов, люди на платформах еще несколько минут лежали, сидели, стояли в ожидании новых команд и не замечали, что такой галопный спуск может привести к аварии, к разносу эшелонов, спасенных в бою. И, лишь смирив скорость, и машинисты, и бойцы поверили, что самое страшное осталось позади.

Дундич засунул наган за пояс, присел на патронный ящик и тихо, словно боясь услышать в ответ неизбежное на войне, но все же жестокое, спросил Негоша:

— Из наших кто?

— Кажется, никто, — прогудел Негош.

И тотчас, почуяв, о чем речь, с разных концов платформы раздались радостные голоса:

— Обошлось! Миновало! Никого!

Дундич попытался улыбнуться.

— Ну, попомнят проклятые кадеты наш хлебушек.

На четвертые сутки пути до последнего эшелона долетело долгожданное слово «Москва».

Дундич глядел на длинные заборы, приземистые полуслепые домишки, на торчащие трубы заводиков и не находил отличия сердца России от других городов, которые они миновали. Не было видно ни собора Василия Блаженного, ни Кремля.

Эшелоны разместили на запасных путях Казанского вокзала. Сюда пригнали множество народу и конных обозов. Военные и штатские, женщины и подростки бегали от вагонов к телегам. Люди торопились, будто боялись, что эшелоны постоят немного и поедут дальше.

Начальник маршрута, собрав охрану, передал всем бойцам и командирам благодарность Советского правительства, сообщил, что сейчас они проследуют в казармы красных курсантов в Кремле, где будут отдыхать в течение суток.

После завтрака Дундич с товарищами отправился на прогулку. Он не мог позволить себе спать в такое утро, в таком месте. Ему казалось, засни он на час-другой, потеряет что-то очень важное для всей своей жизни. Вот здесь, в одном из этих больших красивых дворцов, живет и работает вождь мировой революции Ленин. Казалось, именно теперь, когда Дундич гуляет по брусчатым тротуарам кремлевского двора, появится Владимир Ильич, и он тотчас угадает его. Ибо нельзя не угадать человека, чьи идеи живут песней в душе. И в той самой песне, которую — в стихах — принес он Куркину. И хотя в столовой кремлевские курсанты рассказывали о Ленине как о человеке, внешне обыкновенном, Дундичу не верилось. Думалось, курсанты или хитрят, или сами никогда не видели вождя. А он, Дундич, как только увидит Ленина, сразу узнает, подойдет к нему и поговорит. О чем? Ведь не скажешь вот так просто, что душой и телом предан вождю и делу партии и что согласился сопровождать хлебный маршрут еще и потому, что втайне надеялся на эту встречу.

Царицынцы с детским любопытством рассматривали царь-пушку, когда к ним подошел высокий человек с дремучей бородой. Из-под стекол пенсне глядели усталые глаза.

— Вы откуда, товарищи? — спросил он чем-то похожего на него Негоша.

— Из Царицына, хлеб привезли.

— О хлебе знаю. Большое вам спасибо.

Слушая его негромкий сочный баритон, Дундич не сомневался, что перед ним Ленин. И, убедив себя в этом, вдруг почувствовал робость. Такую же, какую испытывал в детстве перед учителем сельской школы. А Негош задает нелепые вопросы о царь-пушке, которая, оказывается, ни разу не выстрелила, о том, почему не сбросили орла со шпиля Спасской башни, почему не разломали царские дворцы…

Мы же не анархисты — сказал бородатый — Это они призывают уничтожить все, что пришло к нам от царизма. Но ведь это все — он сделал широкий жест, — создано руками народа и должно быть сохранено. Декрет об этом подписал Ленин.