Поворот ключа - [29]

Потом они учились в одном городе — она в библиотечном институте, он в кораблестроительном, но не встречались: либо не было потребности встречаться, либо мешала тайна стыда. А всего-то вернее, просто-напросто кончилась юность.

Сейчас Казанцев жалел, что согласился навестить Лену. Он давно забыл о той юной влюбленности и только сейчас, подходя к Лениному дому, чувствовал волнение, вернее, это было не волнение даже, но боязнь попасть в двусмысленное положение.

— Мы ведь не будем долго сидеть? — спросил он.

— Мы будем сидеть ровно столько, сколько нужно, Володя.

— Не звали ведь. Вроде навязываемся.

— Мы уйдем за минуту до того, как Лена почувствует, что мы ей надоели.

— Вам следовало учить меня не английскому языку, а хорошим манерам.

— Я и учила тебя хорошим манерам, но, верно, я никудышный учитель.

Они поднялись во второй этаж. Раиса Григорьевна нажала кнопку звонка.

В дверях стояла молодая женщина.

— Это мы, Леночка, — сказала улыбаясь Раиса Григорьевна. Они даже расцеловались, вернее, прижались щеками. — В дом нас пустишь?

— Ой, Раиса Григорьевна, проходите. Здравствуй, Володя, — очень просто поздоровалась она.

Он не узнал в этой полной женщине худенькую шуструю десятиклассницу Лену Максимову. Ноги ее потяжелели, она как бы осела, лицо округлилось, и исчезла подвижность его, отчего оно казалось застывшим, каштановые волосы она перекрасила в белый цвет. Это была чужая незнакомая женщина, и, когда она отворила дверь, Казанцев подумал, что они ошиблись квартирой, но потом мелькнуло в лице что-то знакомое, расплывчатое, как выплывают знакомые черты при проявлении фотопленки, может быть, это старшая сестра их прежней Леночки, и лишь глаза — вишневые глаза, но только не светло-вишневые, а уж потемневшие от времени, — были глазами Лены. Таких глаз ни у кого больше не могло быть. Это, конечно, она.

— Здравствуй, Лена.

— Проходите, пожалуйста.

Лена повела их в комнату. Шла она устало, тяжеловато. Чувствуя на себе взгляд Казанцева, она поправила волосы на затылке. Казанцев понимал, что его приход стесняет ее. А сам он не в том добродушном состоянии, чтоб удачной шуткой, находчивостью снять неловкость.

— Угощай гостей, Леночка, — сказала Раиса Григорьевна. — Вот торт с орехами. Будем чаевничать.

— Как ваша Галочка? — спросила Лена. Казанцев понял, что она уже смирилась с их приходом.

— Неплохо. Даже хорошо. Она ведь в прошлом году педагогический институт закончила, — сказала Раиса Григорьевна Казанцеву. Следовало понимать, что Лена это знает. — Работой довольна. Я хотела взять ее к себе в школу, чтоб ей полегче было. Но она отказалась. Хорошо хоть уговорила не уезжать далеко. Она в Успенском, иногда приезжает на воскресенье, и то спасибо. Я, по правде говоря, не верила в ее педагогические способности. Но вот же — ей нравится в школе.

Казанцев понимал, что Раиса Григорьевна, всю жизнь занятая детьми, не привыкла, что кто-то интересуется ее собственными делами, и сейчас рассказывала о дочери лишь для того, чтоб они, ее бывшие ученики, много лет не видевшие друг друга и не называющие друг друга на вы лишь потому, что неловко перед ней, привыкли, присмотрелись друг к другу.

— А где она сейчас? — спросила Лена.

— Взяла свой класс — у нее пятый — и поехала по Волге, по местам боевой славы. Прислала открытку из Волгограда. Я как-то приехала к ней в Успенское и удивилась: ее пятиклассники так и вьются возле нее, вроде бы души в ней не чают. А сама-то еще девчонка, год в школе. Я даже позавидовала грешным делом — возле меня всю жизнь были ученики, но вот особого обожания я, честно говоря, не замечала.

— Нет, наш класс любил вас, Раиса Григорьевна, — сказала Лена, она словно бы вновь почувствовала себя школьницей и по-детски встряхнула головой и улыбнулась. И чудо из чудес — улыбка смыла печаль и слой за слоем начала снимать отложения прошедшего времени, вот разгладились и морщины у углов рта и на лбу, лицо стало незаметно как-то худеть и вытягиваться, исчезла тяжесть подбородка, и жизнь Лены в несколько мгновений прошла перед глазами Казанцева, но только в обратном течении: вот неподвижная маска печали, вот радость и даже счастье, вот ожидание этой радости и счастья — вот, вот она, прежняя Леночка Максимова, порывистая и угловатая.

В ответ на ее улыбку Казанцев тоже улыбнулся, ему стало легче и веселее оттого, что он узнал прежнюю Лену, и он понимал, что и она видит его жизнь в обратном течении.

И только лицо Раисы Григорьевны не было подточено временем — окруженная всю жизнь юными надеждами, она одна из всех не знала разочарований прошедшей юности, одна из всех была всегда юна.

Потом они пили чай и, уже полностью привыкнув к вернувшейся на короткое время юности, рассказывали Казанцеву новости о жизни одноклассников: Слава Лушин получил двухкомнатную квартиру, Юра Мельник, он в Киеве живет, защитил диссертацию, Владик Аверин стал самодовольным чиновником и не узнает своих, а Веня Смелкин инфаркт перенес, кто бы мог подумать — Веня, сильный, быстрый, был капитаном городской футбольной команды — да, конечно, какие мы уже немолодые, если так-то разобраться, какие немолодые. И, странное дело, они считали Раису Григорьевну одноклассницей, забывая, что потери переносятся ею гораздо тяжелее, потому хотя бы, что их у нее много больше, что кроме их выпуска у нее было еще одиннадцать.