Поводыри богов - [10]

– Ты, Дир, пуганый стал, как первотелка. С чего? Мудришь с учеником: как это он спит – и не спит?

Внезапно Гудила замолчал, испуганно прикрыл рот пухлыми ладонями. Ему и задумываться не надо, чтоб сообразить. Беда с этими мыслями, шныряют, как муравьи, в голову бросаются. Округлил глаза, заторопился, забормотал заклинание от злыдней подслушивающих. Ухватил чашу, сделал ощутимый глоток, закашлялся и пояснил:

– Не в то горло пошло, значит, Велесу. Усылаешь найденыша в тот мир? Научился? Потому и не хочешь говорить о мальчонке… А он сможет вернуться обратно? Нешто не сможет, раз ты научился… Потому боишься, чтобы он не сболтнул в том мире лишнего.

Вспомнил Гудила, что в том мире, там, в дивном нездешнем вертограде, за один стол на вечном пиру запросто усаживаются и князья, и воины, и чернь. Все равны, и росту одинакового, и возраста. Даже зубов во рту у всех поровну. Вот как! И найденыш может встретиться с самым первым князем Ладоги Рюриком, сесть с ним рядом, пить из одного кубка по кругу. Давно ушел Рюрик за радугу, высоко-высоко ушел он, пусть прах его лежит низко. В глубокой пещере под землей волхвы укрыли тело, не преданное, как положено, огню, хотя князей и воинов от века хоронили в курганах. Не ведал Гудила, зачем Рюрика в пещере похоронили. Разве только чтобы сокровище стеречь? Вот и приказал первый князь перед смертью нарушить для него самый важный воинский обряд: не жечь погребального костра, не насыпать над прахом кургана. Его могилы теперь не отыщет несведущий. А учитель Веремид, поди, знал, где похоронен Рюрик, учитель все знал, но Гудилу не посвятил. Наверное, Дир знает, но не скажет, не положено Диру… Перед смертью поручил Рюрик своего малолетнего сына Игоря другу и родственнику, шурину. Главной женой Рюрику была Ефанда, родная сестра Олега, сегодняшнего князя. Друзья вечно норовят жениться на сестрах друг друга, чтобы скрепить свой союз и сохранить тот же союз меж своими детьми, да получается это далеко не всегда. Скверно получается. Хотя по урманским понятиям дядя по матери ребенку ближе родного отца. Олег опекал Игоря-племянника, правил от его имени, пока тот мал был. Мудро правил, что говорить: Русь собрал. Но вырос племянник, а дядя и не думает власть передавать. Может, считает, что мало Игорь вырос – не годами, а умом; может, власти жалко. Сидит Игорь в Ладоге, как в изгнании, что простой княжеский посадник в ведомом городе. И Ладога уже не столица, Киев – столица. А Рюрик не ведает о том, потому что в пещере лежит, а пещера, знамо, – не сопка, оттуда не видно ничего. Вот лежал бы в кургане, другое дело. И тут найденыш заявится в небесный вертоград – здравствуйте-пожалуйте! Передаст Рюрику за столом все – как тут у нас. Рюрик-то и обидится за свою родную кровь, за отпрыска, за то, что к власти его Олег не пускает. Вещий-то Олег – вещий, но сейчас, похоже, просчитался, переборщил. Нельзя было Игорю поручать дружину собирать, искушение большое, когда сила под рукой.

Гудила сам не заметил, как принялся думать вслух, серьезные мысли всегда лучше вслух отливаются. Вольх встал, гневно хлопнул в ладоши, который раз призывая к осторожности. Гудила не унимался, продолжал болтать, но заговорил потише:

– Ты дошлый, Дир, хочешь в княжьи дела влезть. Ладно, раз такое дело, пошли на улицу, к ольхе твоей под охрану, не стращай меня глазами-то. Хотя по мне – дом надежней защищает, вон сколько солнц под окнами нарезано, навьям ни в жизнь не просунуться. Вы же, кореляки, только деревьям и доверяете. Почему ольху выбрал, не понимаю. Прочие твои соплеменники все березам поклоняются. Да идем уже, идем. Вот еще глоточек вина твоего колдовского примем – и пойдем. И молчу я, молчу, словечка же вымолвить не дашь.

7. Говорит Ящер

Эти вместилища сладкой и восхитительно теплой крови иногда способны говорить подолгу. Признаться, меня развлекает неприхотливость их мысли, их попытки объяснить сущее. Все они, и жрецы тоже, верят, что за порогом небытия ожидает иной, чудесный мир: вечноцветущий сад, или богатый лес, или поля битв без поражений – у каждого племени свой «верхний» мир, тот мир. Им невдомек, что они так и останутся внизу, под землей, гниющей ли плотью или пеплом погребального костра. И ничего не будет. Они верят в упырей и навьев, в преследующих их убитых врагов и в души предков, они видят их воочию и терпят от них беды или получают помощь, не подозревая, что создают призраков своим собственным убогим умишком. Они считают жирную черную ящерицу, которую зовут гивоитом, или живоитом – от слова «живот – жизнь» – воплощением меня, главного бога, черного бога. Смешно. Кормят этих унылых холоднокровных тварей, бывает, что и в собственных жилищах. Мне доводилось получать удовольствие от обряда, когда они в особые дни с почтительным трепетом удаляются из дома, оставляя жирным ящерицам плошки с теплой кашей. Но редко, редко. Они недостаточно заботятся о самом ценном в себе, они жадны. Я не вмешиваюсь. Я не требую. Хотя всегда могу взять больше, чем они выделяют.

8

Родники оставались самой звонкой памятью Рода. Давно не горели огни в его честь, один век наплывал на другой, имя Рода почти забылось, и бог Сварог прочно утвердился во главе, сам стал огнем. Иные жрецы поклонялись Сварогу в образе Стрибога, но это все был он, Род, пусть простые люди уже не помнили историю богов и путали образы. И маленькие домашние деревянные и каменные деды тоже были Родом, но домашним, своим для каждой семьи. Род, родня, родоначальник – первый бог, главный бог. Удивительно, что память о Рожаницах-Прародительницах сохранилась лучше, хотя они появились раньше. А еще удивительнее, что память о Рожаницах сохранится навсегда, записанная искусной деревянной резьбой наличников и крыши, кружевами и вышивками мастериц, их узорами, которые будут передаваться из поколения в поколение, от матери к дочери, от отца к сыну, утрачивая первоначальный смысл, но сохраняя очертания. Но родники пронесут память о Роде в самом своем названии, в имени.