Повод для оптимизма - [3]

Шагов преследователей я уже не слышал, но это не успокаивало. Если они даже заподозрят, что я укрылся в подвале, пояски вряд ли задержат их надолго. Они скоро сообразят, куда я мог направиться…

Обвалившейся породы все больше. Луч фонарика иногда скользит по сверкающим камушкам. Они будят воспоминания. Недалеко отсюда, ближе к центру города, другой ресторан — «Рог пастушки», где мы праздновали День встречи друзей. Там стены были отделаны плитками из ноздреватого камня, добытого в этом карьере, и в нем вот так же сверкали вкрапления минералов. Там я подарил женщине рубиновый браслет. Я был здорово пьян, а она всячески пыталась выведать мою тайну. Но я был начеку. И когда она предала меня, я успел вовремя скрыться. Меня всегда преследовало слишком много гончих — политики и полиция, фанатики разных мастей, недоразвитые с рождения ублюдки, завистники. Меня предавали друзья и союзники, но я всегда имел крохотный выигрыш во времени — и он неизменно спасал неудачника.

Я перепрыгнул через рельсы, по которым когда-то толкали здесь вагонетки, и снова побежал. Дышалось легче, не давила сырость, и дорога была ровнее. Но я почти выдохся, даже моя ненависть притупилась — слишком много преследователей: и тех, которые всегда разделяли мои убеждения, но торопились сейчас принести меня в жертву, дабы отсрочить собственную гибель, и тех, которые никогда не понимали меня, провозглашая непримиримым врагом. Нечего и думать о победе над всеми ними. Разве что они сами перебьют друг друга в какой-нибудь грандиозной войне.

Деревянные мостки. Выход из карьера. Я перешел на быстрый шаг. Начинались улицы окраинного квартала. Смесь пыли, бензиновой гари, испарений асфальта. Квартал населяли в основном метисы-акдайцы, потомки двух рас — черной и желтой.

Интересно было бы посмотреть в зеркало. Наверное, меня сейчас трудно отличить от акдайца из-за красноватой густой пыли, осевшей на мне в карьере. Может быть, это пригодится неудачнику?..

Оглядываюсь — и как раз вовремя. У высокой бровки напротив церкви останавливается шевроле.

Неужели они напали на мой след?

Локтем резко ударяю в живот ближайшего человека в маске. Когда он рефлекторно сгибается от боли, срываю с него маску, напяливаю на себя и скрываюсь в толпе. Пробиваюсь в самую гущу. Теперь течение толпы само несет меня в церковь. Кто-то подносит к моему рту бутылку с касфой самодельной водкой из семян сорго, кукурузы и земляного ореха. Машинально делаю глоток-другой. Огненная жидкость обжигает гортань. Движение головой — и бутылка уходит от губ.

В голове начинает шуметь от криков, визга, от нескольких глотков касфы. Если еще вспомнить, как ее делают, как акдайские женщины пережевывают орехи и выплевывают кашицу в котел, где она будет бродить, — может стошнить. Но мне сейчас нельзя ни на миг отвлекаться. Я должен помнить, что секунда забытья может оказаться последней в моей жизни. Даже легкое опьянение для меня опасно.

С улицы доносятся свист дудок и удары тамтамов. Кто-то рядом со мной подвывает в такт. Я чувствую, как, помимо воли, мною овладевает ритм какой-то дикой пляски, как сначала вздрагивает, а затем вихляется мое тело.

Стоп, говорю я себе. Ты же цивилизованный человек, ты был одним из крупнейших ученых своего времени, не уподобляйся дикарю, метису. Пока тебе не изменили утонченность и трезвость мышления, ты можешь спастись от гончих. Но берегись, если поддашься опьянению! Тебя схватят либо полиция, либо люди Поводыря, либо шпики какой-нибудь иностранной разведки. Одним ты нужен живой, другим — мертвый, но все они дорого дадут, чтобы заполучить такую дичь. Лучше, если тебя убьют сразу, но еще лучше, если и на этот раз сумеешь ускользнуть от своры преследователей. Ты всегда умел уходить из западни — сумей и сейчас. Разве торжество победы не слаще минуты опьянения и забытья?

Неимоверным усилием воли я заставлял свой мозг помнить об опасности, но тело ему больше не подчинялось. Оно изгибалось, сотрясалось, вихлялось, как тела всех, кто окружал меня. Массовый гипноз овладел мной, и мои губы издавали нечленораздельные звуки: стоны, восклицания, хрипы, рычания какие, может быть, некогда издавали поколения моих предков. А потом я вместе со всеми стал орать языческую молитву:

— О вы, пришедшие с неба и ушедшие на него, оглянитесь! Мы помним, как вы вылупились из небесного яйца, мы снова видим вас!

И мне казалось, что я и в самом деле вижу, как из люка звездного корабля появляются фигурки в скафандрах. Очевидно, в моей памяти оживали картины из фильмов, виденных на телеэкране, дополнялись фантастическими подробностями, как во сне. Во всяком случае я видел совершенно отчетливо нимбы над прозрачными шлемами пришедших с неба.

— О белые люди со звезд! — вопили вокруг меня акдайцы. — Вы принесли нам радость и доброту. И много-много подарков дали нам! Вы научили нас читать и писать, подарили нам семена сорго и кукурузы, рассказали, как добыть хлеб и воду из камня! У-гу-гу-о! И много-много подарков, много-много сверкающих бус! О-у-у!

И я вопил и стонал вместе со всеми:

— У-гу-гу-о!

Толпа несла меня к алтарю, где размахивал крестом и шевелил губами низенький священник. Видно, он читал молитву из библии, но голос его заглушала иная, языческая молитва, которую выкрикивала, пела, хрипела толпа.