Повествование Артура Гордона Пима из Нантакета - [40]

Июля 31-го. После ночи чрезвычайно беспокойной и утомительной из-за положения остова судна мы убили и принялись взрезать нашу черепаху. Она оказалась гораздо меньшей, чем мы предполагали, хотя и в добром состоянии, – все мясо не превышало десяти фунтов. Для того чтобы часть его сохранить возможно дольше, мы разрезали его на тонкие куски и наполнили ими три наши оставшиеся кружки из-под оливок и бутылку из-под вина (все это мы сохранили), наливши туда уксус из-под оливок. Таким образом мы отложили около трех фунтов мяса черепахи, намереваясь не трогать его до тех пор, пока не съедим остального. Мы решили ограничить себя приблизительно четырьмя унциями мяса в день; всего хватило бы нам так на тринадцать дней. В сумерки начался ливень с сильным громом и молнией, но продолжался такое короткое время, что нам удалось собрать лишь около полпинты воды. Все это, с общего согласия, было отдано Августу, который, казалось, был при последнем дыхании. Он пил воду с простыни, в то время как мы собирали ее (он лежал, а мы держали простыню над ним, так чтобы вода стекала ему в рот), ибо теперь у нас не оставалось ничего, куда бы поместить воду, разве только мы вылили бы наше вино из бутылки или затхлую воду из кувшина, и к одному из этих средств мы прибегли бы, если бы дождь продолжался.

Страдалец, казалось, мало извлек облегчений из питья. Рука его была совершенно черной от кисти до плеча, и ноги у него были как лед. Мы ожидали каждое мгновение, что он испустит последнее дыхание. Он страшно исхудал, настолько, что, веся в Нантакете сто двадцать семь фунтов, теперь он мог весить не свыше сорока или пятидесяти фунтов самое большее. Глаза его глубоко провалились и были еле видны, а кожа на щеках так отвисла, что мешала ему жевать какую-либо пищу или хотя бы глотать какую-нибудь жидкость без большой трудности.

Августа 1-го. Продолжается та же тихая погода с угнетающе жарким солнцем. Ужасно страдали от жажды, ибо вода в кувшине совсем сгнила и кишела червями. Нам удалось все же проглотить немного, смешав ее с вином, – жажда наша, однако, была мало утолена. Мы получили большое облегчение, купаясь в море, но могли прибегать к этому лишь через редкие промежутки ввиду постоянного присутствия акул. Теперь мы видели ясно, что Август не может быть спасен, что, по-видимому, он умирал. Мы ничего не могли сделать, чтобы облегчить его страдания, которые, казалось, были очень большими. Около двенадцати он скончался в сильных конвульсиях, не говоря ни слова в продолжение нескольких часов. Его смерть наполнила нас самыми мрачными предчувствиями и так сильно повлияла на наше душевное состояние, что в продолжение целого дня мы сидели неподвижно около его тела и обращались друг к другу лишь шепотом. Только некоторое время спустя мы обрели некоторую бодрость, чтобы встать и бросить тело через борт. Оно было так омерзительно, что нельзя выразить, и настолько уже разложилось, что, когда Питерс попытался поднять его, целая нога оторвалась у него под рукою. Когда груда гнили скользнула за край судна в воду, сверкание фосфорического света, которым она была окружена, ясно показало нам семь или восемь больших акул, и лязг их страшных зубов, когда они разрывали между собой добычу, мог быть слышен на целую милю. Мы съежились и сжались от крайнего ужаса, услышав этот звук.

Августа 2-го. Та же ужасающая тишина и жара. Заря застала нас в состоянии жалкого уныния, а равно и изнеможенными телесно. Вода в кувшине была теперь совершенно непригодной, ибо обратилась в желатинную массу; там ничего не было, кроме червей ужасающего вида и слизи. Мы выбросили все вон, хорошенько вымыли кувшин в море и налили туда немного уксуса из наших кружек с маринованной черепахой. Теперь мы с трудом могли терпеть жажду и напрасно старались утолить ее вином, которое, казалось, только прибавляло масла в огонь и возбуждало в нас высшую степень опьянения. Потом мы старались облегчить наши страдания, смешав вино с морской водой, но это мгновенно вызывало сильнейшую рвоту, так что мы прекратили такую попытку. В продолжение целого дня мы с тревогой выжидали случая выкупаться, но безуспешно, ибо остов корабля был теперь совершенно осажден со всех сторон акулами – без сомнения, это были те же самые чудовища, которые пожрали нашего бедного товарища в прошлый вечер и которые каждое мгновение ожидали другого подобного угощения. Это обстоятельство причинило нам самые горькие сожаления и наполнило нас самыми гнетущими и мрачными предчувствиями. Мы испытывали неописуемое облегчение от купанья, и лишиться этого средства таким ужасающим образом было более, чем мы могли вынести.

К тому же еще если бы мы были свободны от ощущения ежеминутной опасности, ибо, если бы кто-нибудь из нас чуть-чуть поскользнулся или сделал неверное движение, он был бы немедленно брошен в пределы досягаемости этих прожорливых рыб, которые нередко бросались прямо на нас, наплывая с подветренной стороны. Никакие наши крики и движения, казалось, не пугали их. Даже тогда, когда Питерс ударил топором и сильно ранил одну из самых больших акул, она постоянно пыталась протесниться к нам. В сумерки нашла туча, но, к крайней нашей тоске, прошла над нами, не разрешившись дождем. Совершенно невозможно представить себе наши страдания от жажды за это время. По этой причине, а также из-за страха акул мы провели бессонную ночь.