Повестка дня — Икар - [240]

— Я так и знал, что вы уже встали, — сказал человек из секретной службы, а также из мафии.

— А мне бы следовало сообразить, что в комнате подслушивающая аппаратура, — сказал Эван, возвращаясь с балкона.

— И опять вы все превратно понимаете, конгрессмен. Это комната для гостей в главном доме. Неужели вы думаете, что эти люди стали бы подслушивать частные разговоры своих гостей?

— Думаю, что они способны на все. Иначе как бы вы узнали, что я вышел?

— Очень просто, — ответил мафиози. Он пересек комнату, подошел к бюро, стоявшему в глубине у правой стены, и снял с его крышки маленький плоский предмет. — Вот, смотрите. Эта штучка предназначена для семей с детьми. Моя сестра из Нью-Джерси никуда без них не ездит — они продаются в паре. Одну такую штуку помещают в одной комнате, а другую — в другой, и тогда слышно, если дети кричат или плачут. Должен вам сказать, что ее дети орут вовсю. Их слышно даже в Манхэттене.

— Очень занимательно… А как я оказался в своей одежде?

— Не знаю. О вас позаботились испанцы, а не я. Может быть, вас изнасиловали, а вы об этом и не подозреваете.

— Еще более занимательно… Вы хоть имеете представление о том, что вы делаете, во что вас вовлекли? Вы же похитили не какого-нибудь неизвестного правительственного чиновника, а члена Палаты Представителей.

— Великий Боже, вы так говорите, словно похитили хозяина дворца Винни Паста.

— А ты не очень-то остроумен.

— Да куда уж мне до вас, — прервал его охранник, вытаскивая оружие из кобуры. — Между прочим, вас вызывают, конгрессмен. Вас ожидают внизу.

— А что если я не приму приглашения?

— Тогда я продырявлю вам живот и спущу тело с лестницы. И сделаю это не задумываясь. Мне платят за службу, а не за праздное времяпрепровождение. Так что выбирайте, герой.

В комнате царил натуралистический кошмар. Со стен, покрытых белой штукатуркой, свисали головы убитых животных. В искусно вставленных стеклянных глазах, казалось, застыл ужас неумолимо надвигавшейся смерти. Шкуры леопарда, тигра, слона теперь были натянуты на кресла и кушетки и аккуратно прибиты к ним медными гвоздиками. Это было не что иное, как утверждение власти человеческого оружия над беззащитной дикой природой, и производило впечатление не столько внушительное, сколько грустное. Такую грусть вызывает обычно зрелище безоговорочного триумфа победителя.

Страж секретной службы открыл дверь, жестом предложил Кендрику войти, затем закрыл за ним дверь. Сам он остался в вестибюле. Когда первоначальное тягостное ощущение, вызванное созерцанием комнаты, утратило свою остроту, Эван заметил человека, сидящего за большим письменным столом спиной к нему. Выждав несколько секунд после того, как закрылась дверь, словно желая убедиться, что они остались одни, человек повернулся кругом на вращающемся кресле.

— Мы никогда не встречались, конгрессмен, — произнес Крэйтон Гринелл мягким приятным голосом, — и, хоть это может показаться неучтивым, я предпочту не называть своего имени… Садитесь, пожалуйста. Не стоит причинять себе излишних неудобств. Кстати, поэтому вам и вернули вашу одежду.

— По-видимому, она уже сослужила свою службу в месте под названием парк Бальбоа. — Кендрик уселся в кресло по другую сторону письменного стола; его сиденье было обито леопардовой шкурой.

— Да, чтобы обеспечить нам право выбора, — согласился Гринелл.

— Понимаю. — Внезапно Эван вспомнил, что уже слышал раньше этот отчетливый голос, — на магнитной ленте, переданной белокурым европейцем. Перед ним сидел не кто иной, как исчезнувший Крэйтон Гринелл, ответственный за резню на Кипре и убийство госсекретаря. — Но раз вы не хотите, чтобы я узнал ваше имя, то я могу заключить, что один из вариантов этого выбора позволит мне вернуться в Сан-Диего.

— Вполне возможно, хотя это еще под вопросом. Как видите, я с вами откровенен.

— Ваши друзья в доме Болингера тоже были со мной откровенны.

— Не сомневаюсь, как и вы с ними.

— Вы к этому причастны?

— К чему?

— К убийству старика.

— Мы к этому совершенно непричастны! Кроме того, он ведь не умер.

— Он умрет.

— Все мы умрем в один прекрасный день… Это было грандиозной глупостью, такой же, как и неслыханные манипуляции мужа этой дуры в Цюрихе. Мы можем быть кем угодно, конгрессмен, но только не глупцами. Однако мы теряем время. Ванфландеренов больше нет, и все, что их касается, похоронено вместе с ними. Бывший «доктор Лайонз» никогда больше не появится…

— Он мне нужен! — перебил Кендрик.

— Но им занялись мы, и он получил максимальное наказание, какое только может придумать суд.

— Почему я должен этому верить?

— Как вы можете в этом сомневаться? Неужели вы думаете, что вице-президент или любой из нас терпели бы такого союзника?.. Мы глубоко сожалеем о том, что случилось с мистером Уэйнграссом, но никоим образом к этому не причастны. Я повторяю, доктора и Ванфландеренов больше нет. Это закрытая книга, можете вы с этим согласиться?

— И чтобы убедить меня в этом, надо было напичкать меня наркотиками и перевезти сюда?

— Мы не могли оставлять вас в Сан-Диего в том состоянии, в каком вы были.

— А теперь в чем дело?

— Другая книга, — ответил Гринелл, подавшись вперед в своем кресле. — Мы хотим вернуть ее, а взамен вы получите свободу. Вас доставят в ваш отель в вашей собственной одежде, словно ничего не произошло. И в то же утро в Цюрихе на ваше имя будет открыта кредитная карта на сумму в пятьдесят миллионов долларов.