Повестка дна - [5]

«Опять какой-то хрен с мигалкой…»

Опять какой-то хрен с мигалкой

Промчался вдоль по осевой –

Ему вослед грожу я палкой,

Воздев ее над головой.

Я социального протеста

Последний, может быть, певец,

И нет мне больше в жизни места:

В ней правит бал златой телец.

Куда ни плюнь – кругом элита,

Элита, блин, кругом одна.

Гламурной патокой облита,

С экранов пялится она.

Чужих наследница традиций,

Из грязи в князи разом прыг,

Со страшной скоростью плодится,

Не прерываясь ни на миг.

Она растет, цветет и пахнет

(К ней за версту не подойди),

Не чувствуя, что скоро жахнет,

Да так, что бог не приведи.

Элиты на дворе эпоха,

И я от ярости бешусь,

Поскольку отношусь к ней плохо,

Поскольку к ней не отношусь.

«Как мне закон воспринимать…»

Как мне закон воспринимать,

Права урезавший поэта?

Выходит так, что вашу мать

Я не смогу теперь… вот это?

(В прошедшем времени глагол,

Посредством коего родятся…)

Язык без мата так же гол,

Как то, чем на ежа садятся.

А как нам, кстати, с нею быть,

Она ж у нас всего основа,

И что, прикажете забыть

Нам коренное это слово?

Ведь без него мы никуда –

Ни в Красну армию, ни в эту,

Что именуется… ну да…

О ней теперь и речи нету.

Как и об этом, как его…

Ну этот… непечатный орган,

Что свой утратил статус кво

И стал унижен и оболган.

О, мой язык, как ты померк,

Ты весь на грани вымерзанья,

За что наш президент подверг

Тебя такому обрезанью?

«Иван Сергеевич Тургенев…»

Иван Сергеевич Тургенев,

Полузабытый нынче гений,

Едва ли мог предполагать,

Что некий стихоплет Иртеньев

Дерзнет когда-нибудь слагать

Свои рифмованные вирши,

Где что ни слово – полный бред,

На языке, что всех превыше,

Которого прекрасней нет.

На том великом и могучем,

Что нашего отличья знак,

Которым, сколь его не учим,

Не можем овладеть никак,

Поскольку, ткни его едва,

Собьешься тут же с панталыку:

ГЛОНАСС, КАЛИНА, БУЛАВА –

Кто раз услышал те слова,

Тот не забудет их музыку.

И вот России вдалеке,

Хотя не то чтоб так уж очень,

По милой родине в тоске

Во мраке наступившей ночи,

Пишу на этом языке,

Пока еще хватает мочи

И сил сжимать перо в руке

Скорей толчковой, чем рабочей.

«Когда пленительных созвучий…»

Когда пленительных созвучий

В душе вскипает торжество,

Что мир мне этот злоебучий

И обитатели его?

Что мне их жалкие потуги,

Их мельтешня и копошня,

Их толстожопые подруги

И худосочная родня?

Судьба ли в этом виновата,

Слепой ли рок тому виной –

Меж нами пропасть в три обхвата

И восемь метров глубиной.

«Полагают цель поэта…»

Полагают цель поэта

Рвать бутоны наслажденья.

Да херня, скажу все это,

Извини за выраженье.

А бачок, что не сливает?

А смеситель, что накрылся?

Знал бы я, что так бывает,

На дебют когда пустился.

Чтобы гребаную дачу

Содержать хотя бы как-то,

В день по три стиха фигачу,

Я фактически де факто.

Если ж вдруг трубу в сортире

В минус тридцать прорывает,

То не то что по четыре,

А по пять порой бывает.

А когда бы адвокатом

Я родился бы в рубашке,

Был бы толстым и богатым,

В день имел бы по пятнашке,

Как какая-нибудь Падва

Или таже Кучерена.

Мне стихи писать не в падлу,

Но обидно охеренно.

Пушкин! Стоять!

В Мосгордуме в очередной раз обсудили перенос памятника Пушкину и пока оставили поэта в покое

Народные избранники,

Расправьте ваши лбы.

Видать, сорвало краники

Вконец у вас с резьбы.

Да можно ли, имеючи

Мозгов хоть граммов пять,

Под Александр Сергеича

Столь яростно копать?

Он наше все и более,

Чтоб знали вы, того.

Не зря когда-то в школе я

Зазубривал его.

Сперва вы власть захапали

Незнамо почему,

Теперь своими лапами

Вы тянетесь к нему.

А он не стол обеденный,

Не кресло, не буфет,

А он, примите к сведенью,

Великий наш поэт,

Поставлен не для мебели,

А для отрады глаз

Он был, когда и не было

Еще в помине вас.

Так пусть на прежнем месте он

Стоит, коль уж судьба,

На бывшие «Известия»

Косясь из-подо лба.

«Вот он сидит, в окно глядит…»

Вот он сидит, в окно глядит,

Весь день как падла,

И вдруг такое залудит –

Хоть стой, хоть падай.

И ты попробуй разбери,

Тем боле вчуже –

Что у поэта там внутри,

А что – снаружи.

«Разводит Горький шашни…»

Разводит Горький шашни

На Капри со снохой,

А граф Толстой по пашне

Канает за сохой.

«Камаринского» пляшет

Есенин в кабаке,

А граф как карла пашет

В дырявом армяке.

Пуляет Маяковский

В себя, позоря ЛЕФ,

Но граф наш не таковский,

Не из таких наш Лев.

Не записной оратор,

Не сетевой трибун,

Но истовый оратай,

Родимых бразд топтун.

Он сапоги тачает,

Глаза продрав едва,

Он, как насос, качает

Гражданские права.

Имен сравнимых много ль

В словесности моей?

Пожалуй, только Гоголь –

И тот, боюсь, еврей.

«Обидно до соплей, что я еврей…»

Обидно до соплей, что я еврей,

Ведь мог бы русским запросто сказаться,

Национальность маменьки моей

Мог попросить у тетеньки из ЗАГСа

Вписать в ту пресловутую графу –

Авось и не превысилась бы квота,

Всего делов-то, извиняюсь, тьфу,

Говна-то пирога делов всего-то.

Уверен, что пошла навстречу мне

Она б легко за шоколада плитку,

И стал бы я известен всей стране,

Ужо, глядишь, свезло бы недобитку[3].

Я стал бы ослепительно красив,

Как бы сойдя с полотен Глазунова,

Слух обо мне прошел по всей Руси б

Туда-сюда и возвратился б снова,

Чтоб знали наизусть мои стихи

Те, кто букварь-то сроду не читали,

Чтобы меня хотели бы верхи,

Чтобы низы могли, хотя едва ли,

Чтобы контрольным поцелуем в лоб