Повести - [36]

— Мы, Демид, с тобой большие жизни прожили. Вот о ней, о жизни, и думал, припоминал все. И я уже не молод, хоть и намного моложе тебя. Тоже постарел, голова седая. Все тело в шрамах, пулями да осколками исколото. Пока партизанил, пока сутками да неделями в болотах лежал, комары ведро крови высосали. А разные мы с тобой жизни прожили, по-разному будем отчитываться. Твои по лесам бегают. И я бегал. Только и это по-разному. А мальчонку мне… ох как жалко! Жену жалко. А мальчонку… Сегодня всю ночь плакал. Курю вот… А видишь, табак мокрый.

— Значит, повезешь? Не верите?

— Повезу.

— Смотри, Федотыч, на свою душу грех не возьми!

— Перед кем? Перед тем, кто наверху, или перед теми, кто в землю зарыт?.. Они для меня главный бог. Вот тут, под ребром, день и ночь скребут.

— Тех не вернешь. А хуже нет, Федотыч, когда душа всю жизнь скулит, по себе знаю. Не ошибись.

— Знаешь, сколько на одном нашем поле обелисков поставлено? Считал? А я знаю. И каждый как палец вверх из-под земли торчит: «Не забудь, Филимонов!» И знаешь, дед, если говорить словами твоих святителей, — Филимонов глянул в передний угол, — не дрогнет в моей руке секира… Запомни это!

Следователь проснулся только часу в шестом.

— Ночь прошла спокойно, эксцессов не было? — спросил он Филимонова. — А я, честно говоря, опасался. Сейчас отправимся.

Пришел колхозный бригадир, сообщил, что еще вечером, по указанию Филимонова, отправил в район нарочного сообщить о случившемся и что запряжена лошадь — если понадобится, можно использовать. Следователь сказал, что будут ждать, пока еще кто-нибудь приедет из района. Рисковать не стоит.

Демид переоделся, умылся, приготовил и завернул в салфетку харч на дорогу.

— До обеда еще не скоро, путь дальний. Позавтракать разрешите, — попросил Демид.

— Завтракайте, — разрешил следователь.

Демид вынул из холодной печи горшок, налил в миску щей. Перекрестившись, сел за стол, посолил щи. Намочив палец, собрал им со столешницы хлебные крошки и бросил в рот. Затем взял нож, неторопливо, тщательно соскреб с лезвия присохший, зачерствелый мякиш, приложил большущую, похожую на жернов, буханку хлеба к груди, придерживая левой рукой, начал отрезать, потянул нож от левой ладони к груди. Поднатужился, приноровился, быстро, резко вскинул голову, глотнул громко и, выставив вперед кадык, резанул по шее чуть выше ворота.

Следователь ойкнул и оцепенел. Метнувшись по-кошачьи, Филимонов, опрокинув скамейку, упав на Демида, поймал его руку, а другой рукой, левой, перехватив поперек, вместе с ним повалился на лавку.

— Полотенце! — закричал Филимонов следователю. — Полотенце!

Следователь бестолково заметался по избе, тыкаясь то в один, то в другой угол, не находя полотенца, подвывая испуганно: «Ай-яй-яй!» — и хватая что ни пришлось дрожащими руками.

— Да вот оно! Скорей!

Демид хрипел, пытался еще освободиться от Филимонова, но тот цепко держал его, зажимая рукой рану.

— Эх ты, Демид Никифорович!.. Зачем же так?..

— Что, все? Все? — мельтешил рядом следователь.

— Коня запрягай!.. Еще полотенце!.. Коня скорее!..

16

Егор и Степан шли на добычу, пробирались лесом. Ночь была темной, морозной. Небо забило тучами, ветер сек по хвое ледяной крупой, было слышно, как она, будто крупная дробь, скатывается по ветвям, постукивая. Стволы елей постанывали, и весь лес гудел. Но только в такую ночь и можно было идти, чтобы сразу замело след.

После убийства Кудрявчика Баркановы, понимая, что их будут искать и наверняка уже ищут, подались в леса под Красные Струги, за сто верст, и там перебивались несколько летних месяцев, не задерживаясь на одном месте больше суток — путали след. Но в чужих незнакомых местах было особенно тревожно, боязно, и по чернотропу они вернулись обратно, полагая, что когда-то ведь должны прекратить поиск. Укрылись на Черных мхах, выбрав среди топи единственное сухое место, вырыв там землянку. Сутками не вылезали из нее, чтобы не следить снег, зябли, не решаясь развести костерок, — по болоту запах дыма держится долго.

Жили впроголодь, но все равно скудные запасы скоро кончились — и надо было где-то доставать жратвы. Без этого не просидишь. Однако страшно было выходить за болото. Вот уже больше недели держались на одной клюкве. От нее обожгло все во рту, узлами связало кишки. Но терпели, ждали непогоды, а как только разыгралась она, завихрило, подняло ветром снег, отправились на добычу.

Они вышли еще днем и шли мимо деревень, напрямик, снежной целиной. А теперь оба уже не знали, куда идут, — темнота была густой, лес казался бесконечным, и лезли они почти на ощупь. Не разговаривали. Лишь изредка, упав в яму или скатившись куда-нибудь под елку, откуда повыветрило снег, Егор поминал бога и всех святителей. Степан отставал. От усталости у него дрожали и подгибались в коленях ноги, ветром забивало дыхание. Степану казалось, что они повернули и идут обратно, в сторону землянки. Он сказал об этом Егору, но Егор сурово молчал, лез и лез через валежник. Степан понял, что Егор и сам не знает, в какую сторону и где сейчас идет.

— Слышь, посидим, — попросил Степан, с трудом перевалив через ствол рухнувшей ели.