Повести - [28]

— Что именно?

— Карточку сынову, Викторкину? Одна она у меня.

— Гм, — следователь почесал карандашом лоб.

— Пусть возьмет, — сказал вернувшийся в избу Филимонов. — Спрячь только подальше.

— Одна у меня и есть, последняя осталась.

— Ты чего-нибудь пожевать возьми с собой, дорога дальняя, — порекомендовал Филимонов.

— Федотыч! Третий день в горло ничего не лезет. Божьей росинки во рту не было… Козу мою, Маньку, пусть кума подоит, скажи.

— Об этом не волнуйся, — сказал Филимонов.

— Федотыч, ведь будто во сне хожу. Так и видится мне все. И его, Кудрявчика, вижу. И не верится даже, что так. И что говорил он, так вроде бы все и слышу, и слышу, как наяву…

— Власьевна, а что, ежели я прилягу у тебя в пологу, — покемарю? — спросил Кудрявчик.

— Да ложись… Только мухи дадут ли уснуть.

— Ничего, Власьевна. У меня нервная система крепкая. Мне только лечь, а уж как только глаза закрою, хоть из пушки пали — не разбудишь. Вот это-то все, старенькая, меня и страшит.

— А что?

— Да ведь жениться собираюсь. А ну, как с молодой женой усну! Сама понимаешь!

— Тьфу! Болтун ты! Все одно у тебя на уме. Ложись уж ступай!

— Сейчас лягу. За столом — как в раю. Верно сказано. Настроение у меня такое… Эх, гармонь бы! До вечера только дождусь, ух и спляшу! Я, бабка, в армии плясать поднаторел. Да! В самом деле! В самодеятельности участвовал, первые места занимал, грамота есть. В армии, кто в самодеятельности или в спорте результаты показывает, — милое дело! Не служба, а малина! Возят тебя на всякие выступления, то репетиции, то еще что-нибудь. Я, например, цыганочку бацал, так меня, чтобы цыганский колер принял, специально на полтора месяца отправляли загорать, в принудительном порядке.

— Что ж ты в армии, только и плясал?

— Нет, конечно. Я ведь минером служил. За войну знаешь сколько всего в землю понатыкали! А оно поотлежалось, заржавело. Вот и давай крути-верти. С башкой надо! Разминировал. Один раз у причала работали, там такая фенька, наверное, килограмм на сто лежала. Я с ней возился. Все как надо закрепил, подкоп сделал. Мой напарник мне говорит: «Давай я тебя сменю, передохни». Ну, я из ямы вылез, отошел метров на двадцать, на бережок сел. А погода такая, что просто чудо: солнышко светит, водичка голубая-голубая, облака плывут… И вдруг как ахнет!.. Подобрали меня в воде. Без сознания был, когда вытащили. Плыву и за какое-то бревно держусь. Не дурак, а? Сам ничего не соображаю, а держусь! Я, Власьевна, жутко счастливый. Просто удивительно. Другим там одно, другое, а мне хоть бы что! Все мимо! В рубашке мама родила.

— Значит, и мамка твоя счастливая.

— Счастливая! Когда родила меня, так, говорят, перво-наперво в юбку завернула.

— Зачем же это? Я о таком никогда и не слышала.

— А это чтоб девки больше любили. И я их! Эх, какой парниша, матка боска! А никто не ценит… Пойду посплю.

— Пойди, пойди, полежи.

— Ты разбуди меня, Власьевна, как на гулянку будут собираться. А то ведь я продрыхну до морковкина заговенья.

— Разбужу…

10

Демид и Капа говорили следователю примерно одно и то же:

— Не знаем, не видели ничего. И не слышали ни о чем. Приходить они раньше приходили, действительно, а в этот раз дома не появлялись. Где они находятся, откуда приходят — не знаем, нам об этом не говорят. Приходили редко, когда им вздумается. Придут и уйдут, а куда — неизвестно.

— Я с ними не согласен давно, — сказал Демид.

— В чем же вы не согласны? — спросил следователь.

— А во всем. Все теперь поперек пошло.

— Давно они здесь?

— Давно. Через год после войны… появились.

— И все время в лесах жили? Четыре года?

— В стужу иногда жили дома. В задней избе сидели. Без окон она у нас, а вход только отсюда, через переднюю половину дома.

— А как же они кормятся, где берут?

Демид на это ничего не ответил, а Капа сказала, что иногда брали кое-что из дома. И хлеб, и мясо. И молока иногда им носили. А вообще она не знает.

— Кто носил? — насторожился следователь.

— Никто ничего не носил.

— Но ведь вы сказали «носили».

— Нет, сами брали.

— А ведь вы говорите, что приходили редко.

— Редко. Где теперь находятся, не знаю.

— И вы не знаете? — спросил следователь Демида.

— Нет, — ответил Демид, прямо и спокойно глядя следователю в глаза, и это смутило следователя.

— Как же так? Вы, видевший все, что здесь происходило во время войны, все знавший, вы после войны записались в колхоз, вы лично? До войны не били колхозником, а здесь вступили. И прятали изменников?

— Так ведь они не сразу пришли. Когда я вступал, их еще не было.

— А может быть, вы хотели тем самым замаскироваться? Может быть, вы струсили и хотели скрыться, спрятаться?

— Нет.

— А почему же тогда?

— Куда мир, туда и бабин сын.

— А если один тут все мутил, верховодил, а другие были только рядом? Что, все равно всем едино, одна кара? — спросила у следователя Капа, и чувствовалась во всем у нее такая заинтересованность, надежда на что-то.

— Все понесут наказание в меру содеянного.

— Но если один — рохля? Кто посильнее за руку схватит, тот и потащит. Неужели и ему то же? Не разбирая, какой он? Разве правильно это?

— А вы, гражданочка, раньше бы проявили сознательность, не дожидались крайней точки. Пришли бы и сообщили, куда следует. Тогда могло быть все по-иному. Ваш муж ведь давно здесь?