— Вроде стрельнули? — спросил Иван.
— Стрельнули. Где-то близко.
Иван обошел стадо, осмотрел.
— Ты тут приготовь чего поесть, а я в деревню сбегаю, проведаю, — сказал Афанасию.
— Ладно.
— Да гляди тут…
— А и уйдет которая, так что. Другие по полстада растеряли.
— То другие. А то — мы.
— Своя шкура дороже. Вон кругом стреляют. А ты прешь, как ошалелый.
— Ты, Афанасий, давно по сопатке не получал. Тебе скучно, наверно, стало. Да и я давно не веселился.
— Ладно. Иди уж! Начальник нашелся!
Отряхивая с веток росу, напрямик через ольшаник, по травостою, Иван круто зашагал к деревне. Трюх, трюх… На большаке ревели машины. «Может, подвезут», — подумал Иван, торопясь.
Он уже совсем близко подбежал к дороге, взглянул и остолбенел.
— Никак немцы? Мать честная!
Он увидел солдат в незнакомой форме, сидящих на машинах. Они! И, пригнувшись, Иван бросился от дороги.
Позади что-то крикнули и почти одновременно выстрелили. Он упал. Земля брызнула справа и слева. Сорвало кепку.
— Эх, была не была! — Иван вскочил и рухнул под ольховый куст. Из-под него — в другой. Дальше, дальше.
Пули цокали рядом, срубали листья и ветки. А он бежал.
Он бежал, когда уже перестали стрелять, бежал до тех пор, пока не перехватило дыхание. Лег на сырой болотный мох, прижался к нему лицом, приник. От мха пахло плесенью. Пахло грибами. По-обычному, по-лесному. Как всегда.
— Да что ж это, а? Как зайца гнали! Стреляли! У меня дома! — недоуменно сказал Иван. — Да что ж это вы, сволочи! Как зайца! Ах ты мать честная!
Чуть не заплакал от обиды и злости Ребров. Полежав, поматюгавшись, он поднялся и пошел. Отыскал рощу, где ночевали накануне, собрал стадо, звал Афанасия. Но так и не дозвался. Убег Афанасий.
— Ну что ж, один пойду! — сказал Иван. — Проберусь, а ты драпай, сукин сын. Я не побегу.
С наступлением темноты Иван поднял стадо.
Он спешил. Шел всю ночь и весь следующий день. Обходил стороной попадавшиеся на пути деревеньки. Несколько раз пересекал шоссейные дороги. А потом вступил в настоящий дремучий лес. Трава здесь не росла, под заплесневелыми ветками елок было сумеречно. Вода и болотная грязь чавкали под ногами. И казалось, этому лесу не будет конца. И день шли, и два, и три. Все та же темень и трущобная глушь. Ни зверя не видно, ни птицы. Хотя бы дятел стукнул!
Голодные коровы истекли телом, останавливались, задирали головы и хрипло, протяжно мычали, роняя тягучую слюну, ложились, не слушались Ивана. И сам он устал, едва волочил опухшие в ступнях ноги. Потемнел, оброс рыжей, как прошлогодняя хвоя, бородой. Хлеба у Ивана не было, питался он молоком да лесной кислицей и от этого приболел.
«Вот и сам я вроде коровы стал. Весь лес лепешками закидал, и в пузе протоколы пишут, — думал Иван. — Ну, ничего, Ребров, со свистунком-то шибче бегать будешь. Двигай, двигай!»
В ночь совсем плохо стало Ивану. Тошнило. Все тело покрылось холодным потом. Кружилась голова.
Иван никак не мог согреться, пристроиться поудобнее где-нибудь, все было сырым и скользким. Перед рассветом уснул. Когда проснулся, был настоящий день. Лучи солнца, как белые длинные палки, навылет проткнули хвою. Иван вскочил, поняв, что проспал. Стадо ушло.
— Ах ты господи мой! — ужаснулся Иван. И, придерживая спадающие, ставшие широкими штаны, он почти побежал по следу.
Но как ни спешил, ни старался Иван, собрал он только часть стада. Самых отощавших коров. А позже увидел еще одну.
Сначала он услышал долгий и тягостный вздох, болезненный и гулкий. А потом слабое, тоскливое мычание. Забежав за ельник, Иван увидел рухнувшую в трясину корову. Она уже почти по хребет погрузилась в грязь и лежала, вытянув длинную шею. Мошкара тучей вилась над нею. Увидев Ивана, корова дрогнула, пытаясь подняться, промычала, и в ее больших розовых зрачках мелькнуло что-то, будто осмысленная просьба, надежда. Иван спустился к трясине, ухватился за коровью голову и потянул на себя. Корова дернулась, забилась, но трясина только плотнее обхватила ее, засасывая.
— Ну, ну, милая! Буренка, ну! — просил, умолял Иван, напрягаясь до красноты. Он оступился и сам провалился в трясину. Ноги не чувствовали опоры, ползли куда-то. Иван попытался повернуться, но оттолкнуться было не от чего, и он еще глубже погрузился в жидкую торфяную кашицу. С трудом дотянулся до крайней елочки. «Только бы не сломалась», — испуганно думал Иван, видя, как напряженно прогнулся тонкий коричневый ствол. Порезав о траву ладони, Иван вылез на твердый кряж.
— Ах ты мать честная! — с досадой выругался он, оглядываясь. Отбежав в сторону, выкорчевал сухую елочку, одну, другую, бросил их на кочки. Корова больше не шевелилась, только тихонько мычала и фыркала Ивану в лицо травянистым теплом. Она дышала тяжко и редко. Иван вплотную подобрался к ней и, двумя руками обхватив за шею, потянул. Корова вдруг вывалила шершавый язык и неожиданно лизнула Ивану руку.
— Чего ты? — испуганно крикнул Иван. Он увидел рядом с собой крупный зрачок, не мигая глядящий на него, все понимающий, все разумеющий. Корова плакала. — Ну! — крикнул Иван. — Чего ты! — Он отвернулся. — Думаешь, уйду? — спросил Иван. Корова лизала ему руку. — Не уйду, не брошу так.
